Спас на крови

— Господи! О чем речь!!

— Тогда первое. Среди приглашенных в «Рампу» были только люди вашего круга или ещё кто-нибудь?

— Да как вам сказать… — Чувствовалось, что Венгеров уже принял на грудь не менее полбутылки коньяка, и голос его наполнился бархатно-доброжелательными оттенками. — В общем-то, на подобные выставки и презентации приглашается довольно узкий круг людей, но эта выставка носила довольно либеральный характер, и Левитана могли посмотреть не только приглашенные, но и водители, и охрана.

Это уже было кое-что. По крайней мере можно было предположить, что среди этих самых «секьюрити» или водителей мог быть знаток «карманной тяги», способный умыкнуть мобильник Венгерова.

— Что и требовалось доказать, — маловразумительным шепотком пробормотал Семен, и тут же в ответ:

— Я не разобрал, простите…

— Говорю, могли бы вы составить список тех приглашенных, с которыми встретились в «Рампе»?

— Ну-у… я не знаю, право. Попробовать, конечно, можно, — замялся Венгеров. И тут же: — А может, проще будет попросить самого хозяина? У него остался, надеюсь, список приглашенных?

— А вот это исключено! Кроме меня и вас об этом никто не должен знать. Кстати, забыл спросить, кто владелец «Рампы»?

— Как кто? — то ли изумился «бездуховности» следователя Московской прокуратуры Венгеров, то ли возмутился этому факту. — Неручев!

— Кто? — уже в свою очередь удивился Головко. — Неручев? Но ведь вы же сами рассказывали, что тот человек, у которого вы приобрели фальшак, и конфликт на аукционе в Америке…

— Видите ли, — замялся Венгеров, — в наше время никто из коллекционеров не застрахован от фальшака, к тому же Неручев вернул мне всю сумму и нашел в себе силы извиниться прилюдно, а это, должен признаться, многого стоит.

— То есть, приглашение на Левитана можно считать как бы актом примирения?

— Думаю, что так и было.

— В таком случае еще один вопрос. А не мог ли господин Неручев затаить зло на Державина? Ведь все-таки именно он, Державин, обнаружил тот фальшак.

— Исключено!

— Что, настолько категоричное утверждение? — удивился Семен.

— Да.

— В таком случае извольте поинтересоваться почему?

— Во-первых, потому что Неручев — коллекционер еще старой закалки, тех времен, когда собиратели икон и картин делились на «чистых» и «нечистых». То есть, истинных коллекционеров, которые вкладывали и душу, а порой и последнюю копейку в свою коллекцию, а «нечистые»…

— Те, кто скупал произведения искусства для перепродажи, то бишь для наживы.

— Совершенно верно. Причем не гнушались также скупкой краденых икон или картин. Вы только вдумайтесь! — распалялся явно подвыпивший Венгеров. — Более восьмидесяти процентов по-настоящему ценных икон русских иконописцев вывезено из России за рубеж. Восемьдесят процентов! И это, должен вам сказать, еще не предел.

— И что Неручев? — осадил Головко Венгерова, для которого эта тема, судя по его реакции, была самым больным местом.

— Да, Неручев… Так вот, мало того что он коллекционер с двадцатилетним стажем, а это, согласитесь, говорит о многом, так вдобавок к этому он просто приятный интеллигентный москвич, которых, поверьте, осталось не так уж много.

— Это «во-первых», — хмыкнул Семен, повидавший за годы следственной практики столько «просто приятных, интеллигентных» преступников, что можно было бы и со счета сбиться. И оттого, видимо, не очень-то доверявший этой характеристике. — Ну, а во-вторых?

— Во-вторых… — как бы сам про себя произнес Венгеров, видимо уже уставший от этого разговора. — Я ведь догадываюсь, с чего бы вдруг вы заинтересовались Неручевым. И отвечу однозначно. Если бы все коллекционеры, а также люди, причастные к этому бизнесу, держали нож за пазухой на тех экспертов, которые выводят фальшаки на чистую воду, поверьте, зла не хватило бы на этом свете.

Это был довод, с которым можно было и соглашаться, и не соглашаться, однако, как бы там ни было, но Державина заказали, и заказчика этого убийства надо было искать как в Москве, так и в Штатах. Тем более что причастность Даугеля к этому убийству уже не вызывала сомнений.

Глава 17

От одной только мысли, что именно он виноват в смерти Державина, Воронцов уж которое утро подряд начинал с лафетника «Столичной», однако теперь не помогала даже водка, и он бродил по цветущему яблоневому саду, размышляя о том, до чего же паскудно устроена жизнь эмигранта в Америке. Даже будучи миллионером, он не может похоронить свою Анастасиюшку в России, как того бы ей хотелось, да и с Державиным — хуже не придумать. Хиллман сказал, будто бы именно сегодня должны состояться похороны Державина, точнее говоря, уже состоялись, и от этого тоже хотелось плакать. В церкви и на кладбище были совершенно чужие Игорю люди, а он, его единственный друг… И когда в саду появился Степан с телефоном в руке, Воронцов только покосился на него. Мол, тебе же сказано было — не до разговоров мне.

— Москва. Россия, — шевельнул губами Степан, и Воронцов почти вырвал у него трубку.

— Иларион Владимирович?