Спас на крови

Невольно оглянувшись на высоченный забор с мотками колючей проволоки, из-за которого, казалось, ему уже никогда не выбраться живым, Пенкин вдруг почувствовал, как его спина содрогнулась от внутренней дрожи, и он, уже не оглядываясь, заспешил по проулку к автобусной остановке, с которой для него должна была начаться совершенно новая жизнь. В этот момент он не думал ни о полковнике ФСБ Бусурине, на которого подписался работать, ни о своем кураторе Стогове — он желал одного, чтобы как можно быстрее подошел рейсовый автобус, на котором можно было доехать до вокзала, и он этим же днем уехал в Москву.

В нагрудном кармане грела душу справка об условно-досрочном освобождении, немного денег — и эту кажущуюся «мелочь» даже сравнить невозможно было со всеми прелестями той, доэтапной жизни, при которой у него было ВСЁ. И сладкая жратва, и восемнадцатилетние телки, которые могли поднять даже то, что невозможно было поднять краном, и спецномера на иномарках с «мигалками», и уважение в обществе сильных мира сего, которые тоже пользовались надежными каналами контрабанды.

Сладкое слово СВОБОДА. Кто не испытал этого, тому не понять.

Чувствуя, как на глазах навертываются слезы счастья, Зиновий Давыдович смахнул их ладошкой, и в этот момент из-за поворота, со стороны города, вылетела серебристая иномарка и вдруг замерла, завизжав тормозами в десяти метрах от Пенкина.

«Ауди», — чисто автоматически отметил Зиновий Давыдович и… остановился, растерянно моргая глазами.

Навстречу ему, улыбаясь на все тридцать два зуба и растопырив руки для объятий, шел Юлик Самсонов, такой же цветущий, полный сил и жизнерадостный, каким его когда-то знал Пенкин.

— Зиновий!

— Юлик!

Теперь уже Пенкин не скрывал своих слез и глотал их вместе с какими-то словами, которым не давал отчета. Что-то сумбурное, радостное и в то же время жалкое.

Когда немного успокоился, но еще не в силах был собраться с мыслями, спросил, глупо улыбаясь и кивнув головой на «Ауди»:

— За мной?

— А за кем же еще? — задрожал от смеха явно растолстевший за четыре года Самсонов. — За вами, Ваше превосходительство, за вами.

— А как… а как узнал, что меня сегодня выпустят? Что, моим звонил?

— Зачем? — удивился Самсонов. — Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Так вот теперь эта поговорка по-иному звучит: имея сто рублей, будешь иметь сто друзей. Пятихатка в зубы вашему контрактнику — и вся информация на руках. Так что, я в курсе всех твоих событий.

«В курсе всех твоих событий…».

Слова эти, произнесенные смеющимся Самсоновым, заставили Пенкина насторожиться, и он бочком, подобно старому раку, у которого обломали все клешни, взобрался на мягкую подушку «Ауди». Неизвестно, с чего на него вдруг нахлынула волна ненависти к пышущему здоровьем Самсонову, который только благодаря ему, Зиновию Пенкину, не познал жесткость тюремной шконки, и чтобы не выдать себя, спросил:

— Ты моим-то, надеюсь, прозвонился?

— А как же! Уже заказан банкетный зал на завтра.

— А сейчас что?

— А сейчас домой! Кстати, — спохватился Самсонов, — ты хоть обедал сегодня?

— Хотелось бы, — вздохнул Пенкин. — И чтобы в ресторане… в приличном.

— О чем речь! — громыхнул Самсонов. — Одно твое слово, и все саратовские кабаки в твоем распоряжении. В каком пожелаете отобедать?

— Чего? — поначалу даже не понял Пенкин. Хотел было что-то добавить еще, но Самсонов и без него понял, что сморозил глупость. По пути на зону этап в рестораны не заворачивает.

— Прости, Зиновий, прости, дорогой! На радостях совсем уж крыша поехала. Ты сейчас чем бы хотел побаловаться? Европейская кухня, кавказская или, может наша, российская, если, конечно, она тебе за эти годы не обрыдла?

— Не знаю, — признался Пенкин. — Но хотелось бы чего-нибудь такого, что даже во сне не снилось.

— Может, омаров с жареными бананами?

— Не-е, — мотнул головой Пенкин. — Твои омары и бананы — хренотень собачья. А вот чтобы солянки рыбной, да непременно с осетринкой, икорочки красной да семужки с лимончиком на закуску…

Сглотнул и замолчал, чувствуя, как сводит скулы.

Отказавшись от французского коньяка — не пойдет, мол, горло с непривычки драть будет, Пенкин заказал графинчик водки, и когда расслабился немного, опрокинул в себя два бочкообразных стопарика, вскинул глаза на явно заскучавшего Самсонова, который должен был до самой Москвы держать «сухой закон», и негромко произнес:

— Ну что, друг мой Юлик, колись, как говаривал наш кум на зоне.

— Чего? — поначалу даже не понял Самсонов, нехотя жующий бутерброд с красной икрой.

— Колись, говорю, — ухмыльнулся Пенкин, по-своему оценивший Самсоновское «чего?». Он, Зяма, четыре года отбарабанил на зоне, прикрыв своей задницей того же Диспетчера, и может теперь держать базар на фене не хуже любого фраера, а этот говнюк только в кино по телевизору слышал такие слова, как «колись» да «лагерный кум». — Рассказывай, говорю, с чего бы вдруг встречать меня надумал да в этакую даль поперся?