Спас на крови

— Увольняю, — хмыкнул Овечкин, вспомнив норов своей законной супруги. Тоже в каждой дыре затычка. Ну а что касается дома… Сколько раз хотел развестись, да все не решался. Поначалу дети маленькими были, а потом привык помаленьку. Как говорят в народе, притерпелось, притерлось.

— Оно, конечно, и в одиночку хреновато, — вроде бы как согласился с участковым Ушаков, думая в то же время, самому ли начать рассказ о явлении Рублевского Спаса или все-таки не гнать лошадей и дождаться, когда Тихон сам спросит об этом.

«Впрочем, видение ли это было? — сам с собой рассуждал Ушаков, краем уха слушая житейские стенания участкового. — Видение — это когда привиделось что-то маловразумительное, промелькнуло перед глазами — и все. А тут…».

И он, невольно, покосившись на темное окно, в котором предстал перед ним Рублевский Спас, перекрестился на образа.

Видимо почувствовав, что хозяину дома сейчас действительно не до баб, и ночью, тем более в грозу, он поперся в магазин не от хорошей жизни, Овечкин произнес участливо:

— Слушай, Лукич, чего это я все о бабах да о бабах, будто поговорить больше не о чем. Сам-то как? Поди, уже с ног от работы валишься?

«А действительно, может, и впрямь переработал малость? Заказов невпроворот, оттого, может, и в халтуру вдарился», — вынужден был признаться самому себе Ушаков. — И Рублевский «Спас», как напоминание о настоящей иконописи?»

Эта мысль могла показаться спасительной, если бы Ушаков не понимал, что лукавит перед самим собой. Да и кровь… потеки крови на образе Спасителя — это тоже, видимо, было каким-то определенным знаком, посланным именно ему, Ефрему Ушакову.

«Господи, неужто…»

Пытаясь не думать о худшем, Ушаков рассказал участковому о явлении Рублевского «Спаса» с потеками крови под глазницами и замолчал, виновато шевельнув плечами. Мол, ты уж прости, мил человек, что заставил тебя тащиться к себе домой по такой дороге. Но сам понять должен, не каждый день подобное привидеться может. Хотя почему — привидеться?..

Овечкин молчал, переводя глаза с хозяина дома на окно, в котором, если верить Ушакову, а он не мог не верить иконописцу, к нему является образ Христа, причем таким, каким его написал сам Рублев. Зачастую подолгу засиживаясь в доме Ушакова и слушая его рассказы под водочку о великих иконописцах, ему уже не надо было объяснять, кто таков Андрей Рублев или тот же Феофан Грек, и поэтому он спросил то, о чем бы спросил в первую очередь каждый нормальный милиционер:

— А ты, Лукич, случаем не того?..

— Так ты что, хочешь сказать, пьян был? — обиделся Ушаков.

— Да нет, почему пьян! — замахал руками Овечкин. — Я имел в виду, может, нанюхался чего-нибудь такого, отчего…

— В своем ли ты уме, Тихон? — повысил голос Ушаков. — Чтобы я на старости лет…

— И опять ты, Лукич, не о том. Я о красках твоих говорю, а не о дури. Ты же целыми днями напролет с красками. Так ведь и их так можно нанюхаться, что та же дурь баловством детским покажется. Особенно, говорят, китайские краски…

— Ты же знаешь, я на своих красках работаю и растирать их никому не доверяю.

— Знать-то я знаю, но ведь сам говоришь, видение было. А оно, видение…

И замолчал надолго, видимо пытаясь понять, как это может совершенно трезвому, здоровому мужику, который в один присест в состоянии осилить бутылку водки, а потом долго вести умные разговоры, привидеться подобное. Единственно понятным было то, что на трезвую голову подобную загадку не разгадать, и теперь уже он потянулся рукой за бутылкой.

На этот раз выпили молча, не чокаясь, и только после того, как зажевали все той же селедочкой с лучком, Овечкин спросил, кивнув на окно:

— Может, это из-за грозы? Сполохи-то вон какие были. Молния резанула на полнеба, окно высветилось, а ты в это время о Спасе думал или еще о чем-нибудь божественном. Вот оно и закоротило в мозгах.

Ушаков отрицательно качнул головой.

— Нет, не то.

— А чего ж тогда?

— Знал бы, не спрашивал.

Гробовое молчание и наконец:

— А если это кто-нибудь над тобой подшутить захотел? Или поиздеваться?

И снова Ушаков отрицательно качнул головой.

— Нет! Я уже думал об этом. Да и не иконка это была, а именно «Спас». Рублевский «Спас»! Окровавленный и словно застывший промеж створок. Такое, Тихон, привидеться не может.

— Так что же тогда это было, если не глюки?

Ушаков подавленно молчал, страшась даже самому себе признаться в правомерности брошенных сельским участковым слов. Да еще оттого молчал, что подобное явление было однажды и его отцу, Луке Ушакову. Но то явление случилось только единожды почти восемьдесят лет назад, к тому же у того «Спаса» не было кровяных потеков по лику. И чтобы подобное явление повторилось десятилетия спустя… В подобное невозможно было поверить, и все-таки ЭТО было!