Спас на крови

— То бишь профилактика? — уточнил Ушаков, уже думая, что Овечкина, видать, ему сам Бог послал. Возвращаться одному в дом, где только что было такое видение…

— Как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Слушай, Степаныч, — вмешалась в разговор явно обидевшаяся продавщица, — ты прямо-таки думаешь, что ты один в поселке умный, а все остальные — дураки дебильные. Даже сообразить не могут, кому можно водку отпустить, а кого и послать куда-нибудь подальше.

— А чего ж ты, ежели такая умная, в прошлое воскресенье…

— Ну, во-первых, за прилавком не я стояла, а моя сменщица, а во-вторых, не будешь же у каждого-разного паспорт спрашивать, вот и опростоволосилась девчонка. Так что лишнего не надо наговаривать.

И уже обращаясь к Ушакову:

— Что брать будешь, Ефрем Лукич?

Немного успокоившийся Ушаков подтолкнул локтем Овечкина, который время от времени заворачивал на огонек в иконописную мастерскую, как бы справиться о здоровье семидесятилетнего бобыля Ушакова, а на самом деле распить в хорошей компании да под умные разговоры бутылочку-другую.

— Степаныч, ты действительно того… если всех под одну гребенку грести, то как в Писании сказано… — Замолчал было, вспоминая, что же именно сказано в Писании относительно этого, откашлялся, почесал пятерней бороденку и уже более откровенно спросил: — Чего пить-то будем?

Несчастный Овечкин обреченно махнул рукой, покосившись краем глаза на продавщицу, которая все еще «держала обидку» на участкового, вздохнул обреченно и словно двоечник на экзамене произнес:

— Оно бы, конечно. Неплохо было бы при такой грозе бутылец усидеть, но…

И более чем красноречиво показал, что это в Америке шерифу за его службу платят сумасшедшие деньги-баксы, а в России, даже несмотря на то, что вроде бы и повышение было, далеко не каждый капитан милиции может отовариваться в коммерческом магазине «кристалловской» бутылочкой водки. А пить паленую — себе же в убыток.

— Да ты о чем, Степаныч! — искренне возмутился Ушаков. — Угощаю. Считай, именины у меня.

— Ну-у, ежели только именины…

Когда шли по темной улице, отоварившись двумя бутылками водки и какой-то запивкой в литровой таре, Овечкин все-таки не выдержал, чтобы не уточнить:

— Слушай, Лукич, а разве сегодня Ефрема отмечают?

— Да какая разница? — философски заметил Ушаков, бочком обходя антрацитового цвета лужу. — Сегодня именины или завтра? Главное — человека вовремя встретить.

— Что… случилось чего? — насторожился Овечкин, поддерживая Ушакова на осклизлом взгорке.

— Да вроде бы ничего особенного, — замялся Ушаков, все еще не решаясь открыться Овечкину и размышляя о том, не воспримет ли он его рассказ как бред сумасшедшего.

— И все же? — не отставал въедливый, как августовский репей, участковый.

— Дома расскажу.

Не только прилипчивый как осенний репей, но и знавший своих земляков не хуже приходского священника в приходской церкви, Овечкин что-то не мог упомнить случая, чтобы Ушаков с такой скоростью поглощал выставленную на стол водку. Словно за мужиком гнались на паре гнедых и это была последняя в его жизни бутылка. Однако мудро решив, что, видимо, еще не пришло время «колоться», спросил как бы о чем-то постороннем:

— Слушай, Лукич, я вот о чем думаю. Не надоело еще в бобылях мотаться? Уже лет десять прошло, как свою Галину схоронил, думаю, в обиде на тебя она не будет.

— Это в мои-то годы? — хмыкнул Ушаков, разливая по рюмкам остатки первой бутылки. — Господь с тобой, Тихон!

— А с чего бы это вдруг ты о своих летах вспомнил? — удивился Овечкин, подцепив на вилку кусок жирной селедочки, посыпанной кольцами репчатого лука. — Ты в свои семьдесят многим пятидесятилетним фору дашь. Что здоровьем своим, что работоспособностью.

— Ну, за доброе слово, конечно, спасибо, — отозвался Ушаков, — а вот насчет всего остального…

— Чего так?

— Ну, во-первых, даже представить себе не могу, чтобы вместо моей Галины здесь какая-то бабка подолом трясла, а во-вторых… В общем, было бы мне годков шестьдесят, может, и подумал бы в хату кого-нибудь привести, но сейчас…

Оттопырив мизинец правой руки, он в два глотка осушил свою рюмку, и только когда поставил ее на стол промеж тарелок, пояснил:

— Всему свое время, Тихон. Как сказано в Писании, время разбрасывать камни и время их собирать. Теперь уже хочется и о вечном думать, о чем-то хорошем, но, когда тебе на ухо будет верещать, капая при этом на мозги, увядшая пионерка пятидесятых годов… Нет уж, Степаныч, уволь. Да и не по-товарищески предлагать подобное, — засмеялся Ушаков, потянувшись рукой за второй, еще не початой бутылкой.

— Ты бы еще первую комсомолку вспомнил, — обиделся Овечкин, которого хозяин заподозрил в том, что он ему сватает семидесятилетнюю бабку. — За тебя любая пойдет.

— Ну а молодуха мне тем более не нужна — сказал, словно точку поставил, Ушаков. — Шуму от них много да трескотни. Каждая норовит выше головы прыгнуть да хозяйкой себя поставить. Так что уволь от такого счастья.