Создатель

– Первая: «Страсть к Буэнос-Айресу», я до сих пор узнаю себя в ней, хоть бы и между строк. Напротив, две другие мне видятся чужими, кроме некоторых композиций из «Сан-Мартинской тетрадки», таких, как «Ночь перед погребением у нас на Юге»: под этим стихотворением я бы подписался сейчас, немного исправив его или кое-что смягчив. Зато «Луна напротив» – книга, которая была написана ради того, чтобы написать книгу, а это самое худшее побуждение. Книги должны писаться сами, через посредство автора или вопреки ему. Но случилось так, что Эвар Мендес[147] сказал, что хотел бы издать какую-нибудь мою книгу, что есть у него знакомый издатель по имени Пьянтанида, что книга выйдет расчудесная, в согласии с теорией о сущности поэзии, каковая заключена в метафоре, и так далее. Я эту книгу написал, к тому же совершил колоссальную ошибку, то есть «прикинулся» аргентинцем, а поскольку я и правда аргентинец, мне незачем было рядиться. В той книге я вырядился аргентинцем, точно так же, как в «Расследованиях» рядился в латинизирующего писателя, великого испанского классика семнадцатого века, и обе книги не удались. Так что из этих трех я только на одну взираю с нежностью, хотя многое в ней изменил бы, ничего не добавляя, однако, а выражая более или менее умело то, что моя литературная малограмотность помешала мне высказать в первом издании. По сути, возвращая книгу самой себе, какой она пыталась стать.

– Что вы думаете о ваших последующих книгах?

– Друзья говорят, что мои рассказы гораздо лучше моих стихов, что я в поэзии самозванец и писать стихи мне не следовало бы, но мне нравятся стихи, которые я пишу. Две мои книги завоевали кое-какую славу: «Вымыслы» и «Алеф». То есть сборники фантастических рассказов; но сейчас я такие рассказы писать бы не стал. Кажется, они недурны, однако сейчас такой жанр меня мало интересует (или же я чувствую, что неспособен так писать, потому и не испытываю интереса). Больше всего мне нравится «Сообщение Броуди», а также, наверное, книга, которую я сейчас пишу, и название которой мне еще не открылось, но никто моего мнения не разделяет. Кроме того, я имел несчастье написать абсолютно фальшивый рассказ, «Мужчина из Розового салона». В прологе к «Всеобщей истории бесчестия» я подчеркнул, что рассказ фальшив нарочито. Я знал, что рассказ невозможный, более фантастический, нежели любой из моих откровенно фантастических рассказов, и все же той немногой славой, какая мне выпала, я обязан этому рассказу.

– Мне кажется, вы преувеличиваете.

– И хотя потом я написал другой рассказ, «История Росендо Хуареса», что-то вроде палинодии, или противоядия, никто его не воспринял всерьез. Прочли ли его, или сделали вид, будто не прочли, или решили, что я был не в духе, когда писал его, – не знаю. Дело в том, что я захотел рассказать ту же историю так, как она могла произойти, и я знал, что так все это могло случиться, когда писал «Мужчину из Розового салона» в тысяча девятьсот тридцатом году в Адроге. Сцена провокации фальшива; тот факт, что собеседник скрывает свою причастность к убийству до самого конца рассказа, фальшив и ничем не оправдан; язык «креольский» до карикатурности. Может быть, имелась некая потребность в фальши, которую и удовлетворил этот рассказ. Кроме того, рассказ подпитывал национальную гордость, убеждение в том, что мы – удальцы или таковыми были; может быть, он поэтому понравился. Я краснел, вычитывая гранки для переиздания, и попытался смягчить места, чересчур очевидно «креольские», или, что то же самое, чересчур фальшивые. Любопытно, что люди, которые восхищаются этим рассказом, называют его «Мужчина из Розового дома[148]» и думают, будто я имел в виду президента Республики.

– А что насчет «Расследований»?

– Я плохо помню, какие там рассказы, часто путаю «Расследования» и «Алеф», но, кажется, сборник неплохой. Рассказ «Алеф» мне нравится. Помню, моя семья тогда уехала в Монтевидео, я остался один в Буэнос-Айресе и, пока писал, смеялся: текст мне казался очень забавным. А потом был другой рассказ, под названием «В кругу развалин», и тут со мной произошло нечто такое, чего никогда не случалось. Единственный раз в жизни случилось так, что всю неделю, пока я писал этот рассказ (в моем случае это не медлительность, а быстрота), мною владела, влекла меня эта идея сновидца, который снится. То есть я кое-как справлялся со своими скромными обязанностями в библиотеке района Альмагро, встречался с друзьями, в пятницу поужинал с Хайде Ланг, ходил в кино, вел привычный образ жизни и в то же время чувствовал, что это все фальшивое, что единственным по-настоящему истинным является рассказ, который я воображаю и пишу, так что если мне и позволено употребить слово «вдохновение», то лишь относительно той недели, поскольку со мной никогда и ни по какому поводу не случалось ничего подобного.

– Даже когда вы писали стихи?