Сороковник. Книга 4

— Дорогая донна… Не погрешу против истины, заявив, что доказательств заключения брака между вами и моим сыном я ещё не видел. Церемонии не было, заветных слов — при мне, во всяком случае — не прозвучало, свидетелей, готовых подтвердить сей факт, я так и не увидел. Вам знакомо такое понятие, как консумация брака? По тому, как вы мило покраснели — догадываюсь, что знакомо. Де-юре вы ещё не замужем, дорогая донна. И мой сын — не женат, кстати. Знаете, почему? О, небольшая тонкость из специфичного семейного кодекса некромантов: мой младший сын совсем недавно умер, хочу напомнить. А по нашим законам — смерть одного из супругов делает другого свободным. Своеобразный развод, знаете ли… Сколько предложений после этого сделал вам Маркос? Вас это не удивляло? Допустим, на последнее вы согласились… но я не вижу на вас даже помолвочного кольца.

— Вы же знаете, что оно рассыпалось, когда…

— Не знаю. Я ничего не видел, донна, и ничего не слышал. Я вижу перед собой свободную женщину — и что помешает мне начать за ней ухаживать, например? Маркос, кстати, так до сих пор этим и не занялся, очевидно, предполагая, что теперь-то вам от него никуда не деться; на его фоне я выиграю, вам не кажется?

Я вдруг замечаю, что давлю в себе смех. Не истерический, нет, вполне искренний. Кажется, я поняла, чего он добивается столь своеобразным шантажом. Дон с интересом приподнимает брови.

— Рад, что вы меня больше не боитесь. Однако советовал бы подумать над моими словами. Особенно сейчас, когда над вами уже не довлеют обстоятельства и… люди, и вы находитесь в куда более выигрышном положении, чем в день нашей первой встречи. Подумайте, у вас есть время.

Невольно копируя собеседника, тоже сощуриваюсь.

— Хотите сказать, что сейчас, именно сейчас вы не пытаетесь довлеть надо мной? Да вы же просто меня запугиваете!

— Ну что вы! — Он, словно в рассеянности, берёт меня под руку. — Я вас запугивал в придорожной гостинице, а здесь и сейчас — просто сообщаю факты. Подумайте сами: захоти я вас заставить — разве согласился бы с этой гимназией, пусть и неплохой, в то время как подготовил для девочек места в элитной столичной школе? А я иду вам навстречу. И даже не буду возражать, заяви вы, что не собираетесь покидать Тардисбург, а, напротив, хотите осесть здесь надолго. Мне достаточно, если вы согласитесь навестить ЭльТоррес в порядке, так сказать, знакомства, дружеского визита… Пока что.

Не верю своим ушам.

— И вы не против?

— Дорогая донна… — Его ладонь ползёт от моего локтя вверх, к плечу, невинно поглаживая. — С сильными женщинами не спорят, — он наклоняется к моему уху и шепчет: — С ними договариваются. Их склоняют… на свою сторону, день за днём, намёк за намёком, подарок за подарком… К чему мне вас атаковать, если через месяц-другой мы с вами будем говорить на одном языке? Я терпелив, донна…

"…Как боюсь я вас…"

Усмехнувшись, дон Теймур оставляет меня в покое и трогает створку окна, открывая шире. Алебастрово-белые пальцы, поблёскивающие отполированными ногтями, опускаются на подоконник и начинают неторопливо постукивать по давнишней привычке. Сверкает на мизинце загадочный чёрный камень, непроницаемый, как душа его носителя. Дон задумчиво смотрит в окно, как будто и не было только что сцены почти соблазнения. Как будто… он завершил то, что нужно было сделать, хорошо поработал, изваял очередное звёнышко интриг и вдруг, забывшись — отвлёкся после трудов. Очень дорогой дон…

Теперь, когда былой страх не мешает мне, я вижу его по-другому. Да, хитрый, как змея, уворотливый, как ласка, опасный как… Ящер. Но не всегда. Что мешало мне в иные моменты оценить его адекватно? Привычная паника, замешанная на опасениях потерять детей, свободу, себя, в конце концов… Все эти ценности, оказывается, остаются при мне. Завеса спадает с моих глаз. Я хочу знать: что у него там, внутри той загадочной тёмной субстанции, иногда называемой душой?

Словно почуяв подвох, он поворачивает голову. И мы смотрим друг другу в глаза, как когда-то в саду его заклятого друга, обратившегося в камень. Дон всё ещё пытается придать лицу обычное насмешливое выражение — но меня уже не обманешь.

— Вы всё-таки его любите, — говорю. — Слышите? И всегда любили. Так почему не давали ему проходу со своими придирками и обвинениями, почему ломали? Я помню ваше потрясение, когда вы увидели живого и невредимого Ника. В мыслях вы давно схоронили первого сына, а второго, получается, отталкивали. Чтобы не привязываться к тому, кто остался? Чтобы не было ещё больнее, если придётся потерять и его?

Глаза дона на миг вспыхивают и становятся янтарно-жёлтыми. На виске быстро-быстро пульсирует жилка. А я… вдруг начинаю задыхаться.

— Маски, — выдавливаю с трудом. Невидимая петля на моей шее ослабевает. — Мы все носим маски. У вас — маска Главы, Архимага и прочих, которую вы не снимаете ни на миг, так прикипела… Вы не себя сейчас предлагали, вы меня к сыну подталкивали, чтобы, вас испугавшись, к нему прибилась, хотя бы так… Просто по-другому не можете. Не бойтесь, дорогой дон, я никому не скажу, что под маской вы тоже человек.