Сороковник. Книга 4

Свечение неизвестной природы из аморфного, напоминающего Полярное сияние, начинает приобретать конкретную форму, подозрительно знакомую. Задрав голову, мой суженый оценивает размах энергетических крыльев, и, похоже, что-то с ними делает: они вдруг преобразуются в зеркальные, словно из кипящей ртути. С досадой дёрнув плечом, Мага сворачивает их за спиной… Не получается. Оборачивает вокруг себя, свивая кокон — и тот растворяется в ауре. Но всем понятно, что это всего лишь иллюзия, на самом-то деле новорожденная энергетика не исчезла, она просто скрыта от посторонних глаз, и новый Архимаг может черпать из неё в любой момент и сколько вздумается.

Похоже, этакая масса света ослепила и самого Магу: после её сворачивания он щурится, как человек, шагнувший из полудня прямо в подземелье. Оттого-то и не торопится сойти со ступеней.

Тёмные рыцари салютуют ему шпагами.

— Приветствуем!

Мага вопросительно приподнимает бровь — и даже оглядывается: кого это так встречают? Вот странно, но рядом никого нет, и за его плечом пусто… Наконец понимает: вся эта прорва народу здесь из-за него. Хмыкнув, поведя плечами, задрав подбородок, сбегает небрежно по пяти ступеням лестницы. Кивает собратьям-рыцарям. Печатая шаг, идёт, глядя прямо… и останавливается перед отцом.

— Приветствую, сын. — Глава не повышает голоса, но слышно его, как мне кажется, в самых отдалённых уголках сада. Маркос дель Торрес да Гама, усмехнувшись уголком рта, поднимает плотно сжатый кулак — и разжимает пальцы, демонстрируя всему миру чёрный камень на мизинце. Камень, по размеру не уступающий отцовскому.

— Приветствую, будущий Глава — продолжает дон Теймур, и голос его крепнет, набирая силу. — Горжусь тобой.

Они обнимаются.

— Приветствуем, Архимаг! — подаёт голос Акара. — Рады видеть тебя в Совете.

— С возвращением, сынок, — это Симеон. — Что ж, у Ящера хорошая смена. Только всё у вас шиворот-навыворот: старшего-то наследника куда денете?

— Вот не было печали… Организую свой Орден, только и всего, — отзывается Николас. — В новом мире, с новой магией… С возвращением, брат!

Не успевают они обняться, как наши девчонки, не выдержав, с визгом повисают у отца на шее. Подбегает сияющая Элли. Мирабель с самыми натуральными слезами на глазах робко протягивает к сыну руки. Он как-то успевает обняться со всеми, каждому сказать ласковое слово, улыбнуться растерянно — всё-таки ошеломлён… А я смотрю на него — и не могу налюбоваться. Мой мужчина. Мой.

«Моя женщина. Моя», — тотчас слышу в ответ.

— Мы знали, знали! — довольно вопит Машка. — Пап, мы знали, что всё будет хорошо! Потому что ты — самый-самый!

Мирабель что-то торопливо шепчет ему на ухо и краснеет. Он бережно обнимает её.

— Всё хорошо, мама. Теперь всё будет по-другому. Спасибо тебе.

И, наконец, подходит ко мне.

«Моя женщина», — повторяет. «Я каждую минуту знал: ты ждёшь. Я не мог не вернуться».

— Постой… постой! — слышу заполошенный вскрик свекрови. Поздно. Наши губы соприкасаются.

Меня вновь ослепляет. Но это не страшно, ведь целоваться можно и с закрытыми глазами. Ничего, что под веками бегают чёрные блики, главное — сладкий вкус поцелуя любимого, его надёжные руки, не дающие упасть, его шёпот:

«Ива-а… Как же я скучал…»

Фейерверк под сомкнутыми веками успокаивается и тает. Но, даже открыв глаза, я отчего-то вижу мир изумрудно-зелёным.

— Ты неподражаема, — вслух говорит Мага. — Звезда моя, зачем мне ещё и обережная аура? Ты ведь и так всегда будешь со мной. Моя Обережница…

— Родственница, — укоризненно окликает Ник. — Ты крылышки-то сверни, нескромно как-то… Да ладно вам целоваться, все уже и так поняли, что вы Истинная пара…

— Почему же вы сразу не сказали? — вспыхивает Мирабель. — Я бы тогда… — И прикусывает язычок.

Сомневаюсь, что на мою головушку выпало бы меньше ругательств. Но не хочу об этом больше вспоминать.

Суженый осторожно кладёт ладонь на мой живот, и малыши отвечают энергичным толчком.

— Приветствую, наследники! — торжественно говорит супруг. — Что? Могу я тоже сказать что-то возвышенное? Элли, малышка, иди сюда, дай я тебя ещё раз обниму. До чего ты похорошела…

Запнувшись, он потирает лоб.

— Что-то мне… Подождите…

— Дезориентация и временная эйфория, — говорю со знанием дела. — Но подожди падать на ходу, ты ещё кое с кем не поздоровался.

Встряхнувшись, он находит силы улыбнуться.

— Я помню.

И склоняется над старческими ладонями с узловатыми пальцами.

— Спасибо, бабушка. Ты тоже всегда в меня верила.

— Мальчишка, — говорит она мягко…

И преображается.

На месте старой карги — синеглазая женщина не старше тридцати, с платиновой диадемой в волосах цвета воронова крыла, точь в точь как у помолодевшего на плече фамильяра. Красота её столь экзотична и необыкновенна, что рядом с ней Мирабель кажется простушкой. И когда, позволив собой полюбоваться, бабушка неуловимо быстро стареет — свекровушка моя старается скрыть вздох облегчения. Но кажется, теперь не только я, глядя на суровый профиль, чем-то схожий с ястребиным и перечерченный морщинами, на руки, до сухоты отточенные временем, буду видеть совсем иную донну Софью-Марию-Иоанну.