Сороковник. Книга 4

Мага и девочки одновременно фыркают. Да уж, что есть, то есть. Когда мой супруг умудрился одним движением руки высверлить пространственный переход из лагеря в степи прямо в Кэрроловский лес, в двух шагах от меня, сражённой шальным арбалетным болтом… Рассказывали, сам Симеон изучал этот телепорт долго и тщательно, молча, только желваки на скулах ходили. А главное — тот потом не схлопнулся спонтанно, когда со смертью Маги перекрылся энергетический канал от творца, но аккуратно затянулся плёнкой, словно предупредив о своём закрытии, и самоликвидировался не спеша. Это был новый, невиданные здесь ранее уровень управления.

— А я? — несмело спрашивает Элизабет. — Мне с вами можно? У вас такие интересные занятия!

— Любовь моя, тебе-то как раз и нельзя! — лучезарно улыбаясь, Ник целует супругу в лоб. — Обещанный сюрприз — он в основном для тебя, так что прости, дружок…

— Ну и ладно, — Элли ничуточки не обижается. — Если для меня — конечно, я подожду. Мы с мамой собираемся сегодня на чудную выставку цветов, без вас не соскучимся.

Да, она называет Мирабель мамой. И получается это у неё легко и непринуждённо, но самое удивительное — что дорогая наша свекровушка от этого обращения просто тает. А вот мне — до сих пор не удаётся переступить через себя. Достаточно и того, что сердце прекрасной донны умягчилось настолько, что она притихла — и сделала вид, что п о з в о л и л а мне быть рядом с Магой, обожаемым сыночком, которого она, по её словам, любит ничуть не меньше старшенького, но если бы не его последняя смерть — так и не поняла бы, насколько дорог ей младший сын. Ох уж мне эти свекрови…

Худой мир лучше доброй ссоры. Главное, что за месяц, проведённый с нами под одной крышей, благородная донна не удостоила меня более ни одним скандалом или наездом, ограничиваясь иногда скептическим поджиманием губ. Я всё гадала, временно или постоянное оное перемирие? Но, к счастью для всех, донна — очевидно, решив сохранить душевное спокойствие — переключилась на Элли. И неожиданно пришла к выводу, что возиться с младшей невесткой, одевать её, как куклу, таскать с собой повсюду по модным салонам и суаре не в пример легче и приятнее, чем цапаться с обережницей. А главное — безопаснее. И уж конечно, на столь неожиданную смену симпатий никоим образом не повлияла статуя восьмипалого Рахимыча, установленная дражайшим Главой в рабочем кабинете. Слуги перешёптывались, что именно там его светлость Архимаг и прочая предпочитает принимать не слишком дружелюбно настроенных посетителей — а по делам тёмным и некромантовским, бывает, всякие личности заходят, не только белые и пушистые вроде свояка Кэррола.

…А может, всё дело в том, что Мири до сих пор чувствует свою вину — и перед сыном, и перед Элизабет — за то, что «недоглядела» невестку. Вот и старается.

— Ах, я обожаю флористику! — оживляется ненаглядная Мирабель, моментально учуяв, что можно переключить внимание на себя. — Сегодняшняя выставка на Зелёной улице — это нечто необыкновенное. Говорят, Ковалли превзошли самих себя, их композиции просто изумительны. Кстати, девочки, вам бы тоже неплохо было бы посмотреть; язык букетов должна знать каждая благовоспитанная девушка.

— Ты увидишь там несколько наших работ, — отвечает Машка. И, не сдержавшись, прыскает. — Можешь сразу вести к ним своих подружек и гордиться нами. Нет, правда, у нас здорово получилось, сам Джузеппе оценил!

Тревожная морщинка на безупречном лбу Мирабель разглаживается. Ну, раз сам Маэстро… Похоже, будет прекрасный повод лишний раз сорвать комплименты по поводу талантов её внучек, а заодно и в свой адрес.

Беседа переходит в обычную досужую болтовню, которой, кстати, я уже не чураюсь. Никаких деловых разговоров, только общение. За простыми, вроде бы лёгенькими фразами кроется нечто большее: ниточки, связующие и укрепляющие Большую Семью. И не только. Я вижу, как сияние, исходящее от улыбающейся Элизабет, затрагивает склонившегося с кофейником над её чашкой лакея — и на осунувшемся лице немолодого мужчины расцветает улыбка. Надо бы потом проведать его приболевшую дочурку, наверняка дела пошли на поправку, но бедолага всю ночь просидел рядом с её кроваткой, не то, чтобы не доверяя обережному врачеванию, а на всякий случай… Вижу, как теплеют глаза у дворецкого, завтракающего по традиции вместе с хозяевами, как весело и многозначительно он переглядывается с бабушкой Софьей-Марией-Иоанной. Свет, и не только солнечный, переполняет Белую столовую, бывшую когда-то чересчур мрачной, несмотря на большие, от пола до потолка, окна, выходящие в сад. Свет и тепло, отогревшие каждый уголок прекрасного, но однажды погрузившегося в долговременную спячку, Эль Торреса. Не раз доводилось мне услышать за спиной перешёптывания слуг: «Благословенны будут донны с их детишками! Они принесли счастье в эти стены!»

Задумавшись, не сразу понимаю, что меня о чём-то спросили.

— Ива, — мягко окликает супруг, — ты здесь?

— Что? Ах, извини. На меня в последнее время что-то находит…