Сороковник. Книга 4

Пусть. Устало потираю лоб. Пусть себе кричит, обзывается… На меня это не действует, а ей легче. Впрочем, выговорилась — и хватит. Неужели она не понимает, что роняет себя в глазах собственных внучек? У них и без того глаза на мокром месте — и от обиды, и от страха за отца. К тому же — им стыдно за Мирабель.

Никогда у нас в доме не было подобных разборок.

— Ч-ш-ш, — говорю им. — Бабушке нужно найти виновного. Ничего, пусть выговорится. — Мирабель разъярённо подаётся ко мне, но Аурелия наступает ей на ногу и, перехватив, силком усаживает в ближайшее кресло. — Не принимайте близко к сердцу, ей потом самой стыдно будет от того, что наговорила.

У Машки дрожат губы.

— Ма-ам… А вдруг он и вправду… не сможет, а?

Сонька отворачивается, скрывая слёзы. Дон болезненно морщится, уйдя в себя, и обеспокоенный сэр Джон, уже не скрываясь, подходит вплотную, накрывая друга целительной аурой. Сэр Майкл, со страдальческим выражением лица измерявший шагами гостиную, собирается что-то сказать, но я иду на опережение.

— Так, девушки! — Впервые повышаю голос в присутствии свёкра со свекровью. — Немедленно прекратите разводить сырость! Слушаем внимательно и запоминаем: папа — на работе! Вы меня поняли? НА РАБОТЕ! И нечего так смотреть! Вспомните: отец Оли Сарычевой, вашей подруги, разве не тонул в подводной лодке? И ничего, выбрался. А Светы Дашковой папа — каждый день в шахту спускался, и не знал, поднимется живым или нет. А братья Лили Даниловой, что оба добровольцами пошли в МЧС, тушить лесные пожары, дважды с самолётом горели — им легко? Мужчины часто выбирают опасные профессии. На то они и мужчины. Вашего отца никто не заставлял себе сердце останавливать и с Мораной торговаться, он просто не мог иначе, не мог! Потому что он мужчина. Ещё раз повторяю: слушать меня внимательно. Он вернётся — и спросит, как вы тут были без него. Что вы ответите? Что ревели и ждали его смерти? Фу!

С этим «фу!» я, наверное, переборщила, но своего добилась: девицы переключились на меня. По выражению глаз понимаю: идёт лихорадочное осмысливание.

— Всё правильно, — одобрительно кивает сэр Майкл. — Смените ракурс, дорогие мои, и увидите происходящее в ином свете.

— Да в каком ином! — взвивается Мирабель, но вдруг запинается, кинув взгляд на девочек. А они косятся на неё неодобрительно, одинаково сурово сдвинув брови… — Боже мой, — вдруг всхлипывает, — как вы на него похожи…

— А ты будто только что заметила, — замечает Соня. И поворачивается ко мне. — Мам, так что делать-то?

Задумываюсь лишь на мгновение.

— Чистить вишню для пирога. — Сонька обалдело смаргивает. — Забыли? У вас получается изумительный вишнёвый пирог, классический и неповторимый, вот и приготовите к папиному возвращению. Тут в саду есть чудная вишня, редкий сорт, плодоносит три раза в году; она сейчас вся усыпная, так что — марш собирать! А потом на кухню. Узнать, что любит папа, распорядиться — и чтобы к его приходу всё было готово! С вас пирог, за поварами остальное. Готовим праздник, понятно? Когда отец возвращается — это всегда праздник. Вперёд, дети мои!

Они улыбаются с облегчением. Дон Теймур задумчиво глядит на меня, будто видит впервые. Мирабель касается пальцами висков, приходя в себя.

— Когда возвращается… — напевно произносит Машка. — Мам, а ведь ты права! И вы правы, дядя Майкл, всё совсем не так, как сначала кажется! Правда, чего это мы? Сонь, пошли!

— Безжалостная! — с досадой кидает моя свекровь. Но как-то вяло, вроде бы по привычке. — Сразу видно — ты никогда и никого не теряла! Откуда тебе понять моё горе? И все вы — чёрствые бездушные эгоисты!

Опускаю глаза.

Она — мать. Потерявшая сына. И, почему-то, в отличие от меня, до сих пор не привыкнув к особенностям некромантов, так и меряет мир по меркам, оставшимся с девичества.

— Ба, это ты зря, — с упрёком говорит Соня. — Это я насчёт того, что мы никого… Зря ты это.

— Просто им уже не вернуться, а папа вернётся. Ты же слышала, — добавляет Машка. — А нам с мамой, было дело, так и пришлось в один день восьмерых хоронить. И дядей с тётями, и бабушку, и Сашку, и Пашку, и Славку — братьев двоюродных… Мы их навсегда потеряли. Навсегда. Понимаешь?

— Месяц потом на пшёнке жили, — невпопад бурчит Сонька. — Ладно, Маха, пошли. Сытый голодного не разумеет.

— Постойте. — Мирабель теряется. — Что значит — на пшёнке? При чём здесь какая-то пшёнка? Вы издеваетесь, да?

— И на овсянке, — добавляет Машка с горечью. — Видеть её до сих пор не могу… Денег потому что не было. Ба, да ты в каком мире живешь-то? Хоронить — оно везде дорого, а тут — восьмерых сразу. Мама потом полгода долги отдавала.

Мирабель тяжело оседает в кресле.

— Погодите. Я как-то сразу не поняла… Восьмерых? А как же… Что случилось?

— Прогулка по Волге-реке, — поясняю скупо. — Перегруженный пароход, сильный крен на бок, волна — и хватило, чтобы опрокинуться и затонуть. Ночь была. Почти никто не успел из кают выйти. Нам ещё… повезло, было кого хоронить, а многих так и не нашли.

Сэр Майкл кладёт мне руку на плечо.

— Иоанна, неужели у вас не было друзей, чтобы помочь?