Сороковник. Книга 4

… Мы постепенно уходим вглубь сада, всё тем же манером: она по дорожке, я вдоль, по траве. Донна слушает внимательно, не перебивая, только иногда приподнимает бровь, и тогда я делаю паузу в ожидании вопроса.

— Говоришь, Элли там постарела лет на тридцать? Тоже есть шанс, что за этой мордашкой скрывается умная женщина; по крайней мере — повзрослевшая…

— А-а, Изабель, эта вертихвостка… дождалась таки везения. Хоть и дура, но зла ей не желаю. Надеюсь, дети с муженьком ей вправят мозги.

— Джинн, говоришь? Интересно. А я всё думала: что это Ники возле склепа крутится? Додумался, молодец. Смотри! — Резко выбрасывает руку, костлявым пальцем с острым сияющим ногтем показывая на что-то впереди. Я даже вздрагиваю: и от неожиданности, и от того, что в своём чёрном вдовьем наряде, в чёрной шали, она напоминает громадную летучую мышь. — Ещё вчера здесь этого не было!

Шагах в десяти от нас дорожка обрывается на краю глубокой воронки.

Оглянувшись, я вдруг узнаю это место. Бабуля умудрилась незаметно обвести меня вокруг мавзолея; его купол сейчас проглядывает из-за макушек деревьев сзади. Большая круглая ямища сожрала часть кустарника и поляны, на которую должна была привести дорожка, и чудится мне слабый запах гари.

— Здесь взорвалась мантикора. Точно, здесь.

— Так я и думала. — В голосе Софьи-Марии нескрываемое удовлетворение. — Наконец-то матушка поняла, что не всесильна. Если тебе интересно, то неподалёку ещё четыре ямы, поменьше. Похоже, ей пришлось расстаться и с химерами. А ведь я предупреждала: на любую силу всегда найдётся сила! Ты посмотри, какой выброс энергетики, даже нашу реальность задело… Ну, нечего здесь больше делать, возвращаемся.

Остаток пути мы не говорим ни слова. Но молчание не тяготит. Так можно молчать со старым другом или с тем, кто хорошо тебя понимает.

Когда она выводит меня к башне, я озадаченно чешу в затылке. Мне только кажется, или я выходила из другой? Она какая-то не такая…

— Отсюда попадёшь прямо в комнату Николаса, — ухмыляется старуха. — И впрямь, нечего тебе делать рядом с теми голубками, пусть себе воркуют без помех. А тебе надо где-то нормально выспаться. Прими горячую ванну и найди в комоде, в нижнем ящике, тёплые шерстяные носки, я сама их когда-то мальчикам вязала. Нечего ноги студить. Постой. Повтори ещё раз, что тебе сказал Кристо, когда хотел предупредить о Маге?

— Он сказал: Торресы всегда возвращаются.

Донна прикладывает руку к сердцу, делает глубокий вздох.

— Всегда? Ты уверена?

— Но ведь Николас вернулся. — Стараюсь говорить как можно убедительнее. — А ведь там, в мире двойной звезды, у него было ещё два посвящения. И Мага совсем недавно был у Мораны, и пришёл невредимым. Вернётся и сейчас. Я знаю.

— А… — она колеблется, словно не решаясь спросить. Машет рукой. И повторяет: — Вернётся. Обязательно.

Но почему-то взгляд её устремлён куда-то вдаль. Странная мысль посещает меня: да полно, о внуке ли она сейчас думает? Прогоняю её, как заведомо нелепую. О ком же ещё?

— Спокойной ночи, донна Софья.

— Бабушка, — обрывает она. — Только так. Поняла? И тебе доброй ночи. Не забудь про носки.

* * *

Бабушка Софья, скрывшись в тени высокой спинки кресла, угрюмо глядит в каминное пламя, не обращая внимания на разгорающиеся за спиной страсти в гостиной. Словно это её не касается. Словно ей смертельно надоели все эти выкрики, упрёки, обвинения… Впрочем, она это и предчувствовала, недаром просила доктора Галльяро задержаться. Он и остался, но сейчас у него серьёзный разговор с Николасом и Элли… и слава Богу, потому что лишнего свидетеля свекровиной несдержанности мне как-то не хочется иметь, а с тем бедламом, что сейчас творится, мы как-нибудь справимся сами.

— … Ты, ты во всём виновата, — Мирабель с ненавистью шипит — естественно, на меня. — Из-за тебя, поганки, мой сын умер дважды, а сейчас, может, навсегда! Ты всё рассчитала, да? Втёрлась к нам в семейство, нищебродка, аферистка, змея…

— Мири!.. — с ноткой безнадёжности взывает леди Аурелия. Похоже, она уже отчаялась вправить мозги кузине.

— Бабушка… — в один голос потрясённо ахают Машка и Соня.

Перехватываю бешеный взгляд дона. Похоже, его супруга настолько поглощена собственным горем, что не сообразила, что перегнула палку. Глава мрачно сдвигает брови, глаза его желтеют…

Острый укол в сердце заставляет меня вздрогнуть.

— Прекрати, Белль, — только и говорит дон. — Ты зарываешься. — И украдкой потирает грудь. Кажется, у железного Тимура нелады с сердечной мышцей, ему не до укрощения супруги. Сэр Джонатан, сощурившись, следит за свояком, и по сосредоточенному взгляду можно понять, что изрядный целительный посыл идёт по назначению. Только вот под боком у Главы всё ещё остаётся главный раздражитель, не желающий угомониться.

И часу не прошло, как в портал, сработанный мастером Симеоном, прорвались Кэрролы, мои дети и свекровь, а мне уже настолько тошно, будто она вопит и рыдает целый год.