Сообщение

Если эра надменных слов типа «призвание» и «эпоха»
и существовала, от дурного глаза ее, вероятно, легко укроют
устаревшие строчки, обтрепанная открытка, плохо
справляющийся с перспективой выцветший поляроид.

Устарел ли я сам? Черт его знает, но худосочным дзеном
не прокормишься, жизнь в лесах (сентябрьская паутинка,
заячий крик)
исчерпала себя. Возвышая голос, твердя о сумрачном,
драгоценном
и безымянном, слышу в ответ обескураженное молчание.
Блик

осеннего солнца на Библии, переведенной во времена короля
Якова – и по-прежнему пахнет опятами индевеющая земля
молодых любовников, погрустневших детей, малиновой
карамели
и моих друзей-рифмоплетов, тех, что еще вчера, или на
той неделе

в сердце уязвлены, поражены в правах, веселясь, лакали
недорогой алкоголь по арбатским дворовым кущам,
постигая на костоломном опыте, велика ли
разница между преданным и предающим,

чтобы, лихой балалайке в такт, на земле ничейной
скалилась на закат несытая городская крыса,
перед тем, как со скоростью света – наперекор Эйнштейну —
понестись к созвездию Диониса

«Еще не почернел сухой узор…»

Еще не почернел сухой узор
кленовых листьев – тонкий, дальнозоркий —
покуда сквозь суглинок и подзол
червь земляной извилистые норки

прокладывает, слепой гермафродит,
по-своему, должно быть, восхваляя
творца – лесная почва не родит
ни ландыша, ни гнева Менелая,

который – помнишь? – ивовой корой
лечился, в тишине смотрел на пламя
костра, и вспоминал грехи свои, герой,
слоняясь Елисейскими полями.

А дальше – кто-то сдавленно рыдает,
твердя в подушку – умереть, уснуть,
сойти с ума, сон разума рождает
нетопырей распластанных, и чуть

не археоптериксов. В объятья октябрю,
не помнящему зла и вдовьих притираний,
неохотно падая – чьим пламенем горю,
чьи сны смотрю? Есть музыка на грани

отчаянья – неотвязно по пятам
бредет, горя восторгом полупьяным,
и молится таинственным властям,
распоряжающимся кистями и органом.

«Проснусь, неисправимый грешник, не чая ада или рая…»