Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Тюрин с опаской попробовал первую из ступеней. Здесь тоннель совсем сузился. Стены и свод, бугристые, с глубокими трещинами, были покрыты холодной слизью. Как и подозревал профессор, ступени, явно выдолбленные тут не одну сотню лет назад, также были затянуты слизью. Упереться было не во что, трогать стены Тюрин не хотел и боялся поскользнуться.

Остановился, пытаясь высветить спуск. Ничего не увидел. Свет быстро слабел, рассеивался, будто ниже начиналась дымка.

— Любопытно… — протянул Тюрин.

Оглянулся назад, к проёму из белого нефрита. Замер. Там стоял один из урухов. Он был совсем не похож на воинов, которых довелось видеть профессору. Вместо доспехов из оленьей кожи на нём была цельная медвежья шкура. Голова медведя капюшоном покрывала макушку. Лицо было вымазано сажей — Тюрин не видел даже глаз. К подошвам, кажется, были привязаны медвежьи лапы.

— Сын Чёрных медведей, — с замиранием сердца прошептал профессор.

Подумал, что видит самого Олохоя, о котором упоминал Толжанай.

Незнакомец стоял на месте.

— Суеверный дурак, — усмехнулся Тюрин. — Значит, нашим легче.

Он едва сдержал смех. Понял, что преследовать его никто не собирается, что идти можно медленно, внимательно высматривая ступеньки. Если хоть одна из них окажется покатой, он непременно поскользнётся.

Тюрин ещё не успел сделать ни одного шага, а туман вокруг сгустился. Теперь фонарь едва выхватывал пространство в два-три метра. Нефритовый проём отдалился, был едва различим. Стоявший в нём силуэт теперь казался обыкновенным истуканом.

— Ну и хорошо, — прошептал Тюрин, надеясь ободрить себя звуком собственного голоса.

Сделал первый шаг.

К его удивлению, ступенька оказалась нескользкой. Слизь упруго приняла ботинок профессора.

Сзади послышалось бормотание. Прислушавшись, Тюрин различил только малопонятные слова:

— Гуар адир адор. Аваа Гуир…

— Какая чудесная архаика, — вздохнул профессор, сожалея, что не может дослушать шамана до конца. Решил, что тот насылает на него какое-то заклятие — надеется остановить чужака, осмелившегося проникнуть в их главное святилище. Такое предположение польстило Тюрину. Он подумал, что с этого эпизода можно будет начать книгу об Урух-Далх. Тут было что-то печальное и аллегоричное.

«Пустые звуки, отголоски древних традиций уже не могли остановить дыхание современности», — формулировал он и неспешно спускался, ступень за ступенью.

«Ритуальные знаки, прежде одной силой своего звучания влиявшие на сознание людей, заставлявшие их теряться в экзистенциальной агонии, теперь были не властны остановить представителя более развитой цивилизации».

«Шаман-урух, искренне веривший в могущество своих виршей, не понимал, что современный человек готовится обессмертить его имя, вписать его историю в общий каталог человеческой истории, а значит — возвеличить, сделать предметом всеобщего внимания и восхищения. Потому что любые отголоски дикости, из которой мы вышли, достойны пристального изучения и подробной каталогизации».

«Видя, какой путь проделал человек из племенной дикости к вершинам современного познания, не перестаёшь удивляться его настойчивости и выносливости».

Проговаривая всё это, профессор посмеивался. С такими мыслями спускаться было спокойнее. Не пугал даже окрепший туман, от которого слизь теперь оседала на одежде самого Тюрина.

Фёдор Кузьмич забыл про Марину Викторовну. Не заметил, как она в последние минуты, прячась в полумраке, кралась в его сторону. Будто раненая, загнанная в угол змея, собирала последние силы для броска. Она ни видела ничего, кроме руки, сжимавшей револьвер. Не слышала ничего, кроме угроз её мужу. Боялась лишь нечаянным звуком привлечь к себе внимание.

— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — прокричал егерь.

Готовился выстрелить в ногу Сергею Николаевичу.

Марина Викторовна бросилась вперёд. Она не владела телом. Не знала, что делают руки и ноги. Не понимала, как ей удалось подпрыгнуть так высоко. Откуда взялись сила и точность удара. Тело, утомлённое, разбитое, действовало само. Для Марины Викторовны только мелькали тёмные картинки. И фоном звучало собственное сдавленное рычание.

Она схватила егеря. Вцепилась пальцами ему в лицо. Видела, как ногти расцарапывают брови, как западают в сжатые веки. Грохнул выстрел. Удар по голове оглушил, но Марина Викторовна не ослабила напор. Наугад выбрасывала руки в стороны. Почувствовав близость грязной грубой кожи, всей силой вцепилась в неё зубами. Ещё один удар лишил её чувств. Фёдор Кузьмич отбросил женщину.

Солонго к этому времени вырвалась. Затаилась поблизости. Нащупала лежавшую на камнях плеть.

Егерь весь сжался. Выл, прижимая к животу почерневшую руку. После схватки с Мариной Викторовной боль стала нестерпимой.

Шапка упала с его головы. Обнажила рыжую щетину и шрамы на макушке.