Солнце внутри

Пианист покосился на меня, ни на сантиметр не повернув головы. Его отвратительное настроение распространялось, видимо, не только на исполняемую им музыку и на дамочку, а целиком на весь корабль. Я поник и уже было пожалел о своей выходке, как вдруг что-то в нем будто щелкнуло и переменилось. Решительно мотнув головой, он рывком отодвинул стул и сел напротив меня.

– Вы не против, если я выпью с вами? – спросил он на чистом русском и щелкнул смешному лысому официанту, стоящему несколько поодаль. – Принеси мне вина, – проговорил он по-французски полушепотом, но утрированно складывая губы вокруг каждого слога и заодно жестами показывая то, что хочет.

Официант незаметно для остальных покрутил пальцем у виска.

– Да вы, суки, мне уже второй месяц не платите ничего, – хлопнул пианист по столу, снова перейдя на русский. Впрочем, расслышать его мог только я. – Дай хоть выпить, пока эта баба забавляется!

Официант закатил глаза, очевидно уловив суть, и удалился.

– А вы русский, – обрадовался я. – Вы хорошо играли!

– На скольких языках ты еще хочешь повторить эту глупость? – отрезал пианист. – Можно же на «ты», да? Вижу, у тебя еще молоко на губах не обсохло.

– Я вам сделал что-то плохое? – обиделся я.

– Да нет, – тяжело вздохнул он. – Просто ты попал мне под руку.

Это было хотя бы честно.

– Ну и мне не очень, конечно, понятно, почему такой юный мальчуган сидит один-одинешенек на самом дорогом месте этой плавающей ярмарки тщеславия, – оглядел он меня внимательно.

– Вам не кажется, что вы слишком негативно ко всему относитесь? – спросил я. – Трудно жить с такой агрессией.

Пианист так прыснул, что дамочка за роялем вздрогнула и на пару секунду прервала свое любительское музицирование, а несколько ближайших столов обернулись к нам.

– Все в порядке, – помахал им пианист уже в явно приподнятом настроении и снова обратился ко мне: – Тебе не кажется, что говорить о тяжести жизни в твои годы и при твоей очевидной удаче не особо уместно?

Подошедший лысый официант с кислой миной налил бокал пианисту и уже хотел удалиться, как мой новый знакомый выхватил у него всю бутылку.

– Это можешь оставить, – бросил он в сторону, даже не подняв глаз, на что официант покраснел, пропыхтел что-то неразборчивое и унесся прочь, качая головой.

– А какая у меня очевидная удача? – поинтересовался я.

Пианист прищурился на меня поверх бокала и отпил большой глоток.

– Богатенькие родители? – предположил он.

– А-а, вы об этом…

– Мне просто не нравится, когда избалованные сопляки думают, что они выше и умнее всех прочих смертных.

– Послушайте, – рассердился я. – Во-первых, у меня не богатые родители, если вам так уж интересно, во-вторых, я никак не дал вам повода думать, что считаю себя лучше остальных, а в-третьих, у вас просто скверное настроение. И если вы собираетесь его и дальше выплескивать на меня, то я попрошу вас отсесть.

Пианист застыл, как разошедшийся школьник, которого отчитали. Надо сказать, что я и сам был удивлен своей уверенностью и красноречием.

– Да ладно тебе, – примирительно протянул он. – Погорячился, прости. Просто мне не понравилось, как ты настаивал на том, что я хорошо играл, и я сразу списал тебя.

– А что в этом плохого? – не понял я. – Вообще-то это был комплимент.

– Комплимент дурному вкусу, – фыркнул он, ловко разбалтывая вино в бокале. – То, что я играл, это фастфуд, понимаешь? Они тут преподносят этой так называемой элитной публике жратву класса люкс, а о слуховых рецепторах позаботиться не хотят. Не-ет, зачем? Уши можно спокойно забивать помоями.

– Ну, это вы все-таки чересчур, – смутился я. – Вполне приятная музыка была.

– Вот-вот, – поднял пианист бокал. – Вполне приятная! Гамбургер на вкус тоже ничего так.

– Хорошо, а какая музыка тогда соответствовала бы эксклюзивным блюдам?

– Ну-у, есть много хороших композиторов, – пожал он плечами. – Тут я никому не хочу навязывать своих предпочтений.

– А что сыграли бы вы сами?

Пианист задумался, смотря в золотисто-зеленоватое вино, и, наконец, судя по выражению лица, напряжение его начало спадать. Смягчившиеся черты оказались не просто точеными, а еще и объективно привлекательными.

– Рахманинова, наверное, – проговорил он. – Это чтоб взбодрить дремлющий народ. А потом можно и что-нибудь полегче. Но не эту вот лаунждребедень. А то у всех такой уровень сознания, что ничего более насыщенного они воспринимать не способны.

Я не знал, что такое лаунж, но спросить постеснялся. Судя по тому, что этим понятием он обозначил недавно им сыгранное, я умозаключил: так говорят о легкой, расслабляющей музыке, которую можно слышать и притом не слушать. О музыке, которая течет на заднем плане прозрачным ручейком.

– Но, может, слушать Рахманинова, когда пытаешься поужинать, тоже не совсем уместно? – осторожно предположил я. – А то ведь кусок багета в горле застрянет еще.

Пианист вновь обрел свой злостный прищур, и я понял, что зря посягнул на святое.

– Нет, я же не говорю, что его вообще играть не надо, – поторопился я его задобрить. – Но, может быть, его лучше играть в концертных залах?