Солнце полуночи

– А что такого? – продолжал я. – Не моя очередь задавать вопросы?

Она рассмеялась, взмахнула рукой, словно отметая это предположение.

– Да нет, ничего. Просто я не знаю, что ответить. Я не особо люблю дни рождения.

– Вот это… неожиданно. – Я не смог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал такое от подростка.

– Слишком напрягает, – пожала она плечами. – Подарки и все такое. А вдруг они тебе не понравятся? Придется сразу же надевать маску, чтобы никого не обидеть. Да еще все на тебя глазеют.

– Твоя мать редко угадывает с подарками? – предположил я.

Ее ответная улыбка ничего не выдала. Я понял, что она не скажет о матери худого слова, несмотря на явные душевные раны.

Почти полмили мы шли молча. Я надеялся, что она сама добавит что-нибудь или задаст вопрос, по которому станет ясно, о чем она задумалась, но она упорно и сосредоточенно смотрела в землю. Я предпринял еще попытку:

– Кто был твоим любимым учителем в начальных классах?

– Миссис Хепманик, – над ответом она не раздумывала. – Во втором классе. Она разрешала мне читать на уроках – почти всегда, когда мне хотелось.

Я усмехнулся:

– Сокровище.

– А у тебя кто был любимым учителем в началке?

– Я не помню.

Она нахмурилась:

– Точно. Прости, я не подумала…

– Незачем извиняться.

Только через четверть мили я наконец придумал вопрос, который она не сумела бы с такой же легкостью задать мне.

– Собаки или кошки?

Она склонила голову набок:

– Даже не знаю… может, все-таки кошки? Уютные, но независимые, верно?

– Неужели у тебя никогда не было собаки?

– У меня никого не было – ни тех ни других. Мама говорит, у нее аллергия.

Ее объяснение имело, как ни странно, скептический оттенок.

– Ты ей не веришь?

Она помолчала, не желая выглядеть предательницей.

– Ну, просто… – с расстановкой начала она, – я часто видела, как она гладит чужих собак.

– Интересно, почему? – задумчиво спросил я.

Белла рассмеялась. Смех был беспечный, без малейшего оттенка горечи.

– Мне понадобилась целая вечность, чтобы уговорить ее согласиться на рыбку. Наконец я догадалась, в чем дело: она боялась, как бы из-за питомцев мы не оказались привязанными к дому. Я же рассказывала тебе, как ей нравилось уезжать куда-нибудь каждые свободные выходные – осматривать какие-нибудь города или исторические памятники, которых она раньше не видела. Тогда я показала ей автоматические кормушки с таймером, с которыми можно оставить рыбку больше чем на неделю, и она сдалась. Просто Рене терпеть не может любые якоря. В смысле, у нее ведь уже есть я, правильно? Одного гигантского, меняющего всю жизнь якоря более чем достаточно. И вешать на себя новые она не намерена.

Я старательно делал невозмутимое лицо. Эта проницательность Беллы – в ней я не сомневался, она всегда видела меня насквозь – придала более мрачный оттенок тому, как я истолковал ее прошлое. А если потребность Беллы кого-нибудь опекать вызвана не беспомощностью ее матери, а ощущением, что свое место в мире надо заслужить? Я разозлился, представив себе, как Белла, возможно, чувствовала себя лишней или считала необходимым доказывать, что она чего-то стоит. Мной овладело удивительное желание каким-нибудь приемлемым способом потакать всем прихотям Беллы, чтобы дать ей понять: самого факта ее существования более чем достаточно.

Она не заметила, как я изо всех сил старался сдержаться. Снова засмеявшись, она продолжала:

– Пожалуй, это даже к лучшему – что мы ни разу не попытались завести кого-нибудь крупнее золотой рыбки. Хозяйка из меня никакая. Я думала, что первую рыбку перекармливала, поэтому второй урезала порции и опять ошиблась. А третья… – она смущенно взглянула на меня, – честное слово, понятия не имею, что с ней было не так. Но она все время норовила выпрыгнуть из аквариума. И однажды я нашла ее, когда было уже слишком поздно. – Она нахмурилась. – Три подряд – я прямо серийный убийца.

Не засмеяться было невозможно, но она, кажется, не обиделась. И засмеялась вместе со мной.

Пока утихало наше веселье, освещение в лесу изменилось. Элис обещала, что солнечный свет будет проникать даже сквозь самую густую листву, и я, вспомнив об этом, опять занервничал.

Я понимал, что эти чувства – из всех определений, какие мне вспомнились, самым близким был «страх сцены» – поистине абсурдны. Ну и что, если Белла сочтет мой вид отталкивающим? И с отвращением отвергнет меня? Это же замечательно, даже лучше, чем замечательно. В сущности, это самая ничтожная, пустяковая из бед, которые могут постичь меня уже сегодня. Неужели тщеславие и уязвленное самолюбие – настолько могущественная сила? Я никогда не верил в их власть надо мной и не собирался верить сейчас. Сосредоточившись на своих чувствах, я не давал себе задуматься о другом. Например, о том, как после приступа отвращения меня отвергнут. Белла уйдет от меня, и я, зная об этом заранее, буду вынужден отпустить ее. Испугается ли она меня настолько, что даже не позволит проводить ее обратно до пикапа? Но мне, само собой, придется убедиться, что она благополучно добралась до шоссе. А потом пусть уезжает одна.