Солнце полуночи

Я удерживал себя в плену и наблюдал. Частица моего мозга смогла абстрагироваться, мыслить здраво, несмотря на стресс. С помощью этой уцелевшей толики трезвого рассудка я скрупулезно исследовал все детали всех до единой собственных реакций. Высчитывал, сколько силы понадобится, чтобы пресечь каждую из них, и сравнивал полученный результат с имеющимися у меня резервами. Расчеты были приблизительными, но я твердо верил, что моя воля сильнее моей звериной природы. Пусть и ненамного.

Это и есть узел, предсказанный Элис? Ему недостает… завершенности.

Все это время Белла сидела почти так же неподвижно, как я, и думала о чем-то своем. Способна ли она вообразить хотя бы отчасти, что за буря творится у меня внутри? Чем она объясняет эту странную безмолвную неподвижность? О чем бы она ни думала, ее тело выражало покой.

Казалось, время замедляется вместе с ее пульсом. Щебет птиц на деревьях вдали стал сонным, журчание ручейка – тягучим и приглушенным. Я расслабился, и даже рот перестал наполняться слюной.

Спустя две тысячи триста шестьдесят четыре удара ее пульса я владел собой лучше, чем когда-либо в последнее время. Открытая встреча с испытанием – и правда выход, как и предсказывала Элис. Готов ли я? Как можно быть в этом уверенным? Как я вообще могу быть уверенным хоть в чем-нибудь?

И как теперь нарушить тишину, затянувшуюся по моей воле? От нее мне уже становилось не по себе, а у Беллы то же чувство должно было возникнуть еще раньше.

Я сменил позу, упал навзничь в траву, небрежно заложив руку за голову. Умение изображать физические признаки эмоций давно вошло у меня в привычку. Возможно, если я убедительно сыграю расслабленность, Белла мне поверит.

Она лишь тихонько вздохнула.

Я ждал, когда она заговорит, но она все так же молчала, думая о чем-то, оставшись в этом уединенном уголке одна с чудовищем, которое отражало солнце, словно миллионы призм. Я ощущал ее взгляд кожей, но больше не представлял, как отвратителен ей. Воображаемый вес ее взгляда – теперь я уже знал, что восхищенного, что она сочла меня прекрасным, несмотря ни на что, – пробудил к жизни те самые электрические разряды, которые я чувствовал рядом с ней в темноте, и по моим жилам заструилось подобие жизненной силы.

Я позволил себе увлечься ритмами ее тела, позволил звуку, теплу и аромату смешаться и убедился, что, несмотря на призрачный поток у меня под кожей, я все еще способен управлять своими нечеловеческими желаниями.

Но эта задача поглощала все мое внимание. А период тихого ожидания неизбежно должен был завершиться. У нее накопилось столько вопросов – видимо, теперь поставленных гораздо острее. Я просто обязан дать ей тысячу объяснений. Справлюсь ли я со всем сразу?

Я решил попробовать совместить еще несколько задач и в то же время прислушиваться к приливам и отливам потока ее крови. Посмотрим, не буду ли я при этом отвлекаться слишком сильно.

Прежде всего я занялся сбором информации. Вычислил точное местонахождение птиц, каких только слышал, и по их голосам определил род и вид. Проанализировал периодические всплески, указывающие, что ручей обитаем, по звуку подсчитал объем вытесненной воды и на основании полученных результатов вывел размер рыбы и наиболее вероятный вид. Классифицировал обнаруженных поблизости насекомых – в отличие от более развитых существ насекомые воспринимали мне подобных как камни – по скорости движения крыльев и высоте полета или же по еле слышному шороху лапок по почве.

Продолжая заниматься наблюдениями и систематизировать их, я включил в список своих задач вычисления. Если в окрестностях луга площадью примерно одиннадцать тысяч тридцать пять квадратных футов в настоящий момент насчитывается четыре тысячи девятьсот тринадцать насекомых, сколько насекомых в среднем обитает на тысяче четырехсот квадратных миль территории Национального парка Олимпик? А если численность популяции насекомых снижается на один процент на каждые десять футов повышения местности над уровнем моря? Я вызвал в памяти топографическую карту парка и углубился в расчеты.

Одновременно я перебирал в памяти песни, которые за столетие своей жизни слышал реже всех – не чаще одного раза. Мелодии, вырвавшиеся в приоткрытые двери баров, мимо которых я проходил, излюбленные семейные колыбельные, шепеляво повторяемые детьми в кроватках, пока я пробегал мимо в ночи, неудачные попытки студентов-музыкантов записать музыкальное сопровождение для постановок в корпусах неподалеку от моих классов в колледже. Я быстро проговаривал слова этих песен и попутно отмечал причины, по которым каждая из них была обречена на провал.

Кровь Беллы по-прежнему пульсировала, ее тепло согревало, а я продолжал пылать. Но сдерживал себя. Моя хватка не ослабевала. Я владел собой. Как раз достаточно.

– Ты что-то сказал? – шепнула она.

– Просто… пел себе под нос, – признался я. Я не знал, как точнее объяснить, чем именно занят, и она не стала допытываться.