Солноворот

С фотографии глядело уже немолодое, несколько утомленное лицо. Во взгляде женщины таилась какая-то легкая грусть, словно она хотела спрятать ее и не могла. И тут же Дружинин взглянул на первую фотографию — на той и на другой, казалось, были два разных человека, но у них было и общее: прямой нос, характерный разрез небольшого рта и лоб… один и тог же высокий лоб…

— Я всегда желал одного: чтобы она была счастлива, — сказал Яков Васильевич и неторопливо положил фотографии обратно в папку.

•— Где она живет?

— В Зауралье. Муж ее — человек хороший. И коммунист настоящий. Работает в облисполкоме. А она — в земотделе. Это как раз по ней — жизнь-то колхозную она знает не хуже, чем кто-либо другой.

Он опять вздохнул, что-то хотел сказать, но не успел — открылась дверь, и на пороге показалась женщина с миской в руках.

— Авдотья Павловна! — воскликнул удивленный Дружинин. Да откуда вы взялись?

— Как откуда? Я здесь работаю, Сергей Григорьевич, — ответила Волнухина. — Чего нее мне там делать, в нашей Талице-то? Столовку прикрыли. И потом… ведь Степана-то рядышком схоронили. Не могу пройти мимо, не поплакавши. Ночи напролет не спала, извелась вся. А ведь у меня дите… Услышала, что местечко есть вакантное, вот и качнулась сюда. Спасибо вот Якову Васильичу — принял. Куда же без работы мне с дитем своим, Андрейкой-то?

Авдотья говорила и в то же время накрывала на стол: оголенные по локоть руки ее, загорелые и проворные, удивительно ловко работали, то расставляли тарелки, то раскладывали ложки и вилки, то резали хлеб… И вот наконец она принялась разливать по тарелкам дымящуюся уху из свежей рыбы. Потом спохватилась, выскочила в сенцы и через минуту-другую вернулась обратно, улыбчивая и добрая, с бутылкой в руках.

— Рыба посуху не ходит, — пропела она и зазвенела рюмками.

«А чего бы и не пожениться им?» — опять подумал Дружинин, смотря на оживленную Авдотью, на ее раскрасневшееся улыбчивое лицо, казавшееся теперь особенно молодым и красивым.

Тем временем Авдотья разлила в рюмки водку и, подняв одну из них — ту, что была поменьше, спросила:

— А за что будем пить?

— За ваше здоровье, Авдотья Павловна.

— Я и так здоровая, Сергей Григорьевич. Давайте-ка выпьем лучше за вашу дружбу с Яковом да свет Васильичем. — И, чокнувшись, она выпила первой.

Опростали рюмки и мужчины. Разрумянившаяся Авдотья, все еще поблескивая улыбчивыми глазами, говорила:

— Ведь мы, женщины, ой как живучи. Кажись, какое горе на меня свалилось? Думаю — не пережить. Но ведь работать-то кто за меня будет? Приехала сюда. На другой день заглянула в комнату к Якову-то Васильичу. Вижу, совсем человек без женского глазу погибает. Говорю, разрешите поприбираться. Нет, говорит, спасибо, не надо. А как же. говорю, не надо, коли пол грязный, сам ходит в продымленной гимнастерке. Нельзя.же так-то…

— Авдотья Павловна у нас молодец.

— Вздумали хвалить, Яков Васильич, когда вашей Авдотье вот-вот за сорок перевалит, —* усмехнулась она. — А ведь в пословице-то говорится: сорок лет — бабий век.

— А в сорок пять — баба ягодка опять, — подхватил весело Дружинин.

— Оно конечно, огонь еще у этой ягодки есть, — смеясь, шутливо отозвалась Авдотья. — Но не такой у нас Яков Васильич, строгий он человек… Спасибо, что детишек он любит, хоть вон моего же Андрейку…

Она вздохнула и опять подняла глаза на Дружинина.

— Другой раз и думаю: было хорошее-то времечко, да укатилось, ровно под бережок водичка талая.

— Хорошее укатилось, а самое лучшее еще впереди, — поправил Дружинин.

— И то верно, Сергей Григорьич, говорите, ой как верно. Жизнь-то, ее, милушку, ничем не остановишь. Она ведь, жизнь-то, нам не часто дается — однажды на веку. Потому и дорожить ею надо. Ой как надо… Чтоб и она, жизнь-то эта, не застоялась, не заплесневела…

Прошло месяца два, и о Верходворье заговорили. Заговорили в полный голос — по радио, в газетах… Не любившая шумихи Вера Михайловна как-то сказала на заседании бюро обкома, нельзя ли обойтись без всего этого, и тут же шутливо добавила: того и гляди, зазнаются ее земляки. Но с ней не согласились — как же не поднимать их на щит, когда район перешагнул свое обязательство, а впереди еще целых три месяца?

— Успехи под замок не кладут, а множат, — сказал Жерновой, а сам сосредоточенно думал, искал ответ на вопрос, который не только волновал, но не давал ему покоя ни днем ни ночью.

Однажды Жерновой сидел с Иваном Гавриловичем за шахматной доской. Он знал давно — Иван Гаврилович человек бывалый, инструктором ЦК работает уже не один год и не раз приезжал в Краснолудск. И эти посещения ничем не омрачались, наоборот, его присутствие доставляло Жерновому удовольствие, — с ним можно было поговорить по душам, а на досуге отдохнуть, сыграть разок-другой в шахматы. Все знали, что Жерновой любил шахматы и играл неплохо. Но вот сейчас у него дело явно не клеилось. И противник на десятом ходу дал ему мат.

— Как же это вы, Иван Гаврилович? — все еще не выпуская из &иду фигур, удивился Жерновой.

— А вот так: ход конем и — мат… Мат, дорогой, никуда не денешься.