— Да вот хрен его знает, откуда оно взялось. Кто-нибудь видел, что внизу было, пока мы на ленту таращились?
— Я видел, — сказал штурман Валя Гриневич, летавший третьим оператором и подменявший пилота; — обычная степь с холмами. Овраги. Справа река и за ней лес.
— Тогда так, братцы. Нужно это место ещё разок понюхать. Странно это всё. Коля, завтра зайдёшь так, чтобы выходить через реку — нулевой уровень отобьем.
При подлёте «странное место» не понравилось всем. Особенно лётчику — вокруг солнечный день, видимость, как говорят лётчики, «миллион на миллион», а над нужным районом, словно приклеившись, висят облака. Серые, толстые, лохматые. Андрей, пристроившийся рядом с лётчиком, внезапно ставшим хриплым голосом сказал:
— Странное дело, Коля. Не находишь?
— В принципе, ничего странного. Грозовой фронт формируется. Хотя, мне тоже как-то не по себе. И непонятно от чего. Давай-ка, сегодня с трёхсот поработаем. А то попадём ненароком в воздушную яму, может высоты не хватить.
Пантюшин понятливо кивнул головой. Если на земле старшим был он, то в воздухе главным и единственным командиром был лётчик. Еще раз посмотрев на облака, он отошел к аппаратурной стойке, чтобы ввести необходимые поправки. Пока самолёт занимал эшелон в триста метров, Андрей ввёл в управляющий вычислитель нужные данные и включил резервный канал записи, который они подключили к запасному аккумулятору, и который работал напрямую, без вычислителя. ЭТО произошло на сороковой минуте полёта, когда самолёт медленно, казалось на ощупь, пробирался в окружившей его мутной серой пелене. Снова резкий и заполошный треск переключающихся реле вычислителя, сумасшедшая пляска регистраторов и тишина. Странная и неестественная, в которой можно было различить свист ветра за бортом. И в этой тишине напряжённый голос лётчика:
— Порядок, падаем. Упритесь там во что-нибудь. Штурман, помогай!
Всё-таки Гарбуз был замечательным лётчиком. Как в этой ситуации он сумел разглядеть высокий речной берег и увернуться от него, зацепив только брюхом, не мог понять потом никто. Особенно, если учесть, что самолёт просто планировал с остановившимися одновременно всеми тремя двигателеми и, значит, не управлялся. А в тот момент Андрей, упиравшийся ногами в стойку с аппаратурой, видел только в приоткрытую дверь пилотской кабины как лётчик и штурман изо всех сил тянут на себя штурвал самолёта. Дальнейшее Пантюшин вспоминал отрывками: крик лётчика «Держись!», сильный удар снизу, звук рвущегося металла, грохот сорвавшихся со стойки приборов, какие-то толчки и удары вдоль борта. Наконец, развернувшись, самолёт вздрогнул и остановился. Выбравшись из угла, куда его оттащило при остановке, Андрей бросился к кабине пилотов и увидел, как Гриневич пытается поднять лётчика, у которого было залито кровью всё лицо. Вдвоём они потащили Колю к бортовой двери, которую уже открыл Лёня, вышибив её плечом. Потом Крюков перехватил у штурмана его ношу, второй рукой придерживая того за пояс. Поскольку Гриневич сам припадал на правую ногу и норовил упасть. Так вчетвером, держась друг за друга, они отбежали от самолёта метров на сто, где и свалились без сил на землю. Отвернув голову от земли, Гриневич, сдерживая рвущееся дыхание, сквозь стиснутые зубы выдохнул:
— Бензин… Бензин никто не почуял?..
Крюков, потирая начинавшее болеть плечо, отрицательно мотнул головой. Штурман бормотнул «Хорошо» и обмяк, потеряв сознание.