Пантюшин увидел кулак, который показывал ему под столом Углов. Краем глаза Андрей заметил, как взлетели недоумённо брови у худого. А у лётчика во взгляде запрыгали бесенята, что совершенно не отразилось на его невозмутимом лице. Против ожидания, мордатый не обиделся, а, хлопнув ладонью по столу, рассмеялся:
— Вот отбрил, что называется, так отбрил! Так мне и надо. Вы, товарищ Пантюшин, на меня не обижайтесь. Я по большей части с бюрократами работаю, вот и привык дурацкие вопросы задавать. И такие же дурацкие ответы получать. Но здесь мы по серьёзному делу и поэтому говорить будем как умные люди. Что такое «подповерхность» я, естественно, понимаю. Но нас очень интересуют возможности Вашей машины по её изучению. И, как нам объяснил Александр Тихонович, изучению неконтактному, на расстоянии. Вот это нас особенно интересует.
После почти двухчасового разговора, который пару раз прерывался Зиночкой, приносившей по просьбе директора горячий чай, выяснилось, что дело, с которым приехали в институт гости, было им поручено Совнаркомом. Мордатый оказался председателем средне-уральского крайисполкома, а худой — начальником изыскательской партии комиссариата тяжелой промышленности. Лётчик был лётчиком — командиром сарапульского отряда гражданской авиации. Андрей, когда услышал его фамилию, Равиль Гиматов, чуть не поперхнулся. В «прошлой» жизни у него был друг, с которым они по вине Жеки расстались не очень хорошо. И отчество у друга было как раз Равильевич. «Неужели отец?! Возрастом подходит, но Мансур никогда не говорил, что его отец был лётчиком. Впрочем, жизнь иной раз такие фортели выкидывает, что ни один «жизневед» не придумает. Может, с этим какая-то семейная история связана, и Мансур не хотел об этом говорить. Да какая разница? Если сын пошел в отца, то уж с этой стороны никаких неприятностей можно не опасаться. Количество взлётов всегда будет равняться количеству посадок, однозначно».
А дело товарищам было поручено чрезвычайно важное. Урал исторически, еще со времён Петра, стал основой русской чёрной металлургии — практически вплотную располагались угольные и магнетитовые месторождения. Нижний Тагил, Первоуральск, Качканар и рядом Челябинский угольный бассейн — идеальная база для стального промышленного гиганта. Место под Магнитку не идиоты или «эффективные управленцы» выбирали! А еще, ведь, и медь, никель, вольфрам, асбест. Не говоря о такой ерунде, как золото. А платина? И карты разведанных месторождений имеются, только… очень приблизительные. Многие перспективные залежи даже не оконтурены — есть образцы руд с указанием, что в них содержится, скажем, вольфрам, и примерные кроки на местности. Но где именно и сколько? У изыскательской партии наркомата, которую представлял «клетчатый», было больше вопросов, чем ответов. Но на вопросы времени не оставалось, не было у страны времени на вопросы. Поэтому наркомат и хватался за любые возможности, даже казавшиеся фантастическими на первый взгляд. Слухами же, как известно, земля полнится, вот и… Сказать, что Пантюшин сразу же оценил громадность поставленной наркоматом задачи, значит ничего не сказать. Это только сильно либеральным мозгам кажется, что достаточно назначить «эффективного собственника» и все нужные ништяки появятся и ожидаемый хороший навар сразу же потечет в карман. А вот хрена лысого! Даже при разведанных и частично освоенных месторождениях, даже с частично развитой инфраструктурой, потребовались колоссальные усилия всей страны, чтобы один из первенцев первой пятилетки, Магнитка, выдала первую сталь. И ведь справились! Андрей хорошо помнил, как два года назад Витя Шилов положил перед ним заявление на увольнение со словами «Еду строить Магнитку». Шилов, инженер огромного потенциала, и Пантюшин не смог его удержать, как бы ему этого ни хотелось. Его бы просто никто не понял. Как это так, человек рвётся на общенародную стройку, а ты ему мешаешь в этом?!
Следующий час Пантюшин рассказывал о реальных возможностях своего аппарата и отвечал на постоянно появлявшиеся у гостей вопросы. В конце концов, он заключил:
— Самое реальное, что мы можем сделать, это получить картину поверхности на глубину до трёх метров. Но только после расшифровки результатов. Сразу мы не сможем сказать, что именно мы увидим. Только то, что под землей есть какие-то неоднородности и определить их границы. После сравнительных измерений и расшифровки сможем уточнить. Но на это потребуется несколько месяцев. Никак не меньше.
Услышав про «несколько месяцев», вскочил «худой», оказавшийся на самом деле Гнеушевым Артёмом Павловичем;
— Несколько месяцев?! Товарищ дорогой, если мы уже сегодня выгоним в поле все свои изыскательские партии, то и тогда раньше чем через несколько лет не получим полных данных! Лет, понимаете?! Даже если Вы просто скажете нам, что там-то и там-то есть подземные аномалии, мы УЖЕ сэкономим массу времени, отправив партии по конкретным местам. Я только не очень понял, почему три метра? Глубже никак нельзя?