Союз нерушимый

Часа через три на месте падения самолёта уже был организован вполне сносный лагерь. Между ближайшими деревьями был натянут тент, под которым на спинках сидений лежал лётчик. Чуть в стороне в небольшой ямке горел костёр. Между тентом и костром грудой было свалено всё полезное, что посчитали необходимым сразу вытащить из самолёта. Андрей уже прошелся по просеке, проделанной самолётом, до берега реки и обратно и сейчас сидел рядом с лётчиком, пытаясь понять, что же произошло. А их всех просто спасло мастерство пилота: касательный удар под острым углом подломил стойки неубирающихся шасси и, пропахав их остатками мягкий грунт, самолёт опустил нос и дальше скользил на брюхе. И именно поэтому не оторвался хвост самолёта, хотя должен был при таком жестком приземлении. Нет, что ни говори, а «Юнкерс пятьдесят второй» был крепкой машиной. В момент падения Пантюшин не заметил, что одна из стоек стеллажа для их приборов вспорола ему бок. Поэтому он был признан «ограниченно ранетым», как выразился Крюков и посажен наблюдать за лётчиком. «Ну и по хозяйству», по заявлению того же Крюкова. Вообще говоря, они легко отделались. Сам Лёня получил лишь пару царапин и порезов, ну, и отшиб плечо, когда вышибал заклинившую дверь. Штурман потянул связки на ноге и немного приложился головой о приборную панель кабины. Сильнее всего досталось лётчику, но, как оказалось, тоже не смертельно. Когда ему промыли лицо и смыли кровь, то кроме царапин и порезов ничего серьёзного не увидели. Хотя сотрясение мозга можно было предположить. В гораздо худшем состоянии оказалась грудь Коли — один сплошной синяк. Штурвал, будь он неладен! Но наскоро и аккуратно прощупав Колину грудь, видимых повреждений не нашли. Поэтому просто туго перевязали её, а Гарбузу укололи морфий из походной аптечки — пусть спит. Штурману наложили тугую повязку на растянутые связки и закрепили её ремнём, и сейчас он в одном ботинке и шерстяном носке на другой ноге гремел какими-то железками в кабине самолёта. Лёня Крюков, нацепив полагавшийся экспедиции штатный ТТ, двинулся на разведку местности: «Надо же понять, где именно мы зимуем». А Андрей смотрел в полётную карту и никак не мог отделаться от ощущения, что что-то ему кажется знакомым. Только понять, что именно, никак не получалось. И еще этому мешали слабость и непонятный зуд во всём теле.

Через некоторое время, когда Пантюшин и Гриневич уплетали сваренную Андреем пшенную кашу на сале, появился и их разведчик. Крюков вышел из зарослей кустарника, остановился и замахал руками, привлекая внимание. Потом оглянулся и приглашающе махнул кому-то рукой. Лёня вернулся не один, следом за ним из кустов выехала двуколка, на которой сидели средних лет человек в полувоенной форме и кто-то пожилой в толстовке с лежащим на коленях толстым саквояжем. Следом за ней к лагерю вывернули две телеги, покрытые сеном, на которых расположились еще человек пять. Как выяснилось, падение самолёта видели пастухи, которые пасли колхозное стадо в нескольких километрах от места падения. Крюков вышел на них как раз в тот момент, когда один из них намеревался скакать в правление, чтобы сообщить о происшествии. Наскоро объяснив ситуацию, Лёня попросил прислать пару повозок, поскольку «у нас один лежачий и пара плохо ходячих и барахла разного». Представившись человеку в полувоенной одежде, который оказался председателем правления Осиповым Семёном Ильичем, и, предъявив удостоверение начальника экспедиции, Пантюшин коротко рассказал о том, что с ними произошло. Долго рассказывать необходимости не было, и так всё было видно и понятно. Он только попросил как можно скорее доставить их в правление и помочь связаться с райцентром, чтобы оттуда сообщили в крайисполком, что с ними, в общем и целом, всё в порядке. Но требуется техническая помощь. Во время разговора с председателем Андрея немного водило из стороны в сторону, но зато непонятный зуд сменился на малозаметное жжение в области раны. Наконец, к ним подошел пожилой, переодевшийся в белый халат, который он достал из саквояжа, и который оказался местным фельдшером. Он уже осмотрел лётчика и штурмана, причем, судя по выражению его лица, остался доволен теми мерами, которые были приняты сразу, по горячим следам.

— Ну-с, молодой человек, теперь давайте займёмся Вами.

Пантюшин хотел отказаться, готов, дескать, потерпеть до места, но его в очередной раз мотнуло в сторону, и он позволил усадить себя на край телеги и стянуть с себя заляпанную кровью гимнастёрку. Аккуратно сняв повязку и осмотрев рану, фельдшер поверх пенсне внимательно посмотрел на Пантюшина.

— Да-а-а, молодой человек. На Вас всё заживает, извините, как на собаке. Края раны уже розовые, и я вижу следы ожогов, которые почти не заметны. Да-с, но зашивать нужно. Говорите, что потерпите?