Союз нерушимый

Лётчика, продолжавшего спать, аккуратно переложили на одну из телег, на ней же устроился и штурман. Как не берёгся, а всё равно натрудил ногу, поэтому он откинулся на один бортик телеги, устроив повреждённую ногу на другом бортике. Пантюшин категорически отказался ехать в двуколке, заявив, что «как командир поедет только со своими людьми». Заслужив одобрительный кивок от председателя, он забрался в телегу и устроился спиной к движению, чтобы иметь возможность видеть и лётчика и штурмана. Да и вторую телегу тоже, на которую переложили самое ценное оборудование и на которой в окружении местных восседал Крюков, что-то эмоционально им рассказывающий. Таким порядком и двинулись к деревне, в которой находилось правление. Но только после того, как председатель оставил двух подростков охранять место падения, достав из брички и вручив одному из них берданку. Всё правильно — имущество государственное, ему охрана требуется, а что за охранник без оружия?

Деревня Александровка была большой, и еще при подъезде к ней Пантюшин заметил маленькую церквушку. А, значит, это уже не деревня, а село. Что в деревенской иерархии означает много. Село это не только больше жителей, но и возможность иметь свою школу, медпункт, почту, магазин. Статус, однако. Который проявлялся еще при царе — только в селе могла стоять церковь, пусть даже самая маленькая. А жители сбиваются ближе друг к другу не просто так, а по какой-либо важной причине. Важной для жителей, но не для чиновников, часто просто не понимающих этой причины и проистекающей из неё разницы. Андрею вспомнилась деревня, откуда родом, в «той» жизни, были его настоящие родители. Собственно, деревня была именно селом, которое окружало до десятка деревень, находившихся от пяти до десяти километров от него. Место было очень удобным для сельского хозяйствования. И продуктивным, что не маловажно: заливные луга, сенокосы, большие ровные участки, пригодные для выращивания ржи, и чернозём в низинах. Но городским чинушам, назначенным «кукурузником» Хрущёвым решать за крестьян, что, когда и где им сеять, это всё было абсолютно безразлично. Поэтому главной усадьбой укрупнённых колхозов была назначена самая бедная и неудачно расположенная из деревень. Чёрт его знает, возможно, у кого-то из чиновников оттуда была родня, но итог сего «реформаторства» был очевиден — заливные луга перепаханы, «ржаные» поля засеяны пшеницей, которая в этих краях никогда не росла, а редкие чернозёмы превращены в пастбища. И председатель колхоза, который до укрупнения был в их селе, не был посажен в тюрьму за сопротивление «гениальному решению партии» только потому, что был инвалидом — фронтовиком и лично знаком начальнику районной милиции. Тоже фронтовику, кстати.

Уже ближе к полуночи Пантюшин дозвонился-таки до Беленко и доложил ему о ситуации. Тот немного помолчал и заявил, что необходимые распоряжения отдаст немедленно и сообщит в Сарапул Гиматову. Приказал завтра, ближе к полудню, принять санитарный самолёт и этим самолётом отправить лётчика и вылететь самим. Потом попросил пригласить к телефону председателя и поручил тому обеспечить охрану места падения самолёта экспедиции и организовать посадочную полосу для санитарного самолёта. Решив организационные вопросы, Андрей и Семён Ильич вышли на улицу и неторопливо пошли к школе, в которой разместили, буквально упавших на голову, гостей. Благо, были каникулы, и в школе находился только сторож. Повернув в проулок, ведущий к школе, Пантюшин увидел, что сторож, представившийся как Макарыч, и Крюков спокойно курят, усевшись на лавочке под фонарём и прислонившись спинами к нагретой за день стене.

— Ну, как там, Лёня?

— Нормально, спят. Присаживайтесь, подымим на свежем воздухе. А потом уже и на боковую.

Сам Андрей не курил, не было привычки, но председатель присел на лавку, свернул самокрутку, насыпав табак из вышитого кисета, закурил и с наслаждением прислонился к стене, вытянув ноги. Помолчали. Потом неугомонный Крюков спросил:

— А что, товарищ председатель, у Вас народ в колхоз как, силком загоняли?

— Тьфу, на тебя, дурень чубатый! Сказано — молодой, да глупый. Посмотри на Макарыча. Да не гляди, что у него одной ноги нет. Он сам кого хошь, куда хошь загонит, силой-то его господь не обидел. Он и на культяпке своей с вилами так обращается, что любо-дорого. А ведь был самый, что ни на есть одноличник. Скажи, Макарыч?

— Это да. Да не любой какой, а этот, как там секретарь районный говорил, во, крепкий середняк. Крепкий. А чего же не крепкий-то: лошадь своя, пара коровёнок, курей держали.

— Про Борьку еще не забудь, — добавил председатель.

— А, ну как же. Кабанчика еще держали, производителя. Хорошо жили, грех жаловаться.

— Чего ж тогда в колхозе?