Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

В 1992 году роман Холоденко напечатали в журнале «Нева». Никакой реакции со стороны читателей и критики. Тему «поэзии эротической чувственности» можно назвать центральной для творчества Холоденко. В 1972 году в знакомом нам сборнике «Молодой Ленинград» публикуется рассказ «Мир на двоих». Филипп и некая Алька едут в электричке за город. Выходят в тамбур покурить. Алька объявляет, что хочет уйти из художественного училища, так как разочаровалась в своем творчестве.

– Филипп, скажи что-нибудь. Ты будто и не рад, что мы едем вместе?

– Ну что ты, я очень рад.

– Тогда о чем ты думаешь?

– О тебе…

– Что же ты обо мне думаешь?

Филипп не ответил.

– Наверное, думаешь то же, что и я. Я уже говорила тебе, что хочу уйти из училища?

– Нет… Но почему ты вдруг решила?

– Почему? Да потому, что я бездарна, совершенно, начисто. Так что, думаю, будет лучше, если я уйду.

Филипп в душе считает, что Алька действительно бездарна, но объясняет подруге, что она талантлива в жизни. В ответ Алька хочет «поиграть его шевелюрой». Пара прибыла в комнату, которую снимает Филипп. Алька предлагает снова покурить, замечая, что Филиппу должно нравиться, как она курит. Потом, подтверждая тонкость натуры, Алька убегает. Филипп курит и размышляет о творчестве. Алька возвращается… Финал рассказа лирически напряженный:

И солнце погасло в сомкнувшихся глазах.

Почему я так подробно говорю об этом рассказе? Он – сокращенная версия повести «Законы молитв». А по поводу этой повести Холоденко получил письмо от своего наставника в литературе:

Ты – явный и блестящий ученик Томаса Манна и Владимира Набокова, единственный их ученик в советской литературе. Спасибо тебе за то, что ты научил меня писать о сексе.

Кто же обрел способность, открыл те части речи, которые выражают интимные чувства, движения духа и плоти? Это хорошо нам знакомый Давид Яковлевич Дар. Именно к нему в ЛИТО «Голос юности» ходил Валерий Холоденко. Стиль письма на грани кликушества. Похвалы и объявления о приходе нового гения всегда сопровождались словами о необходимости хранить писательское слово в глубокой тайне. Холоденко внял предостережениям учителя. Следующая его публикация состоится только через двадцать лет. Кстати, интересно, что сам Дар не следовал своим советам. Его книги периодически издавались. С начала 60-х и до эмиграции в 1977 году он выпустил пять книг. Немного, но учитывая его лень, можно считать, что почти все им созданное обрело свой печатный вид. Большая часть творческой энергии Дара уходила на общение с пишущей молодежью, ценившей разбитного «Деда». Как раз об этом вспоминал Довлатов в очерке «Последний чудак». Чудаческие наставления и оценки привели к тому, что ученики Дара действительно ощутили себя гениями. Сценка из «Ремесла»:

Пьяный Холоденко шумел: «Ну и жук этот Фолкнер! Украл, паскуда, мой сюжет!..»

Интересно, что в журнальном варианте на месте автора «Шума и ярости» значился писатель из ГДР Гюнтер де Бройн. В эмиграции Довлатов решил несколько поднять и без того высокий градус безумия. Уверовавшие в свою значимость ученики Дара творили широко, считая каждое свое слово «откровением». Поэтому Владимир Лапенков, петербургский прозаик и мемуарист, с явной симпатией говоря о Холоденко, вынужден признать:

Текстов Холоденко осталось сравнительно много, но они плохо отформатированы, что называется, требуют некоторой редакторской работы.

Давид Яковлевич предлагал ученикам держаться высоты, которую он обрел сам. Снова из воспоминаний Владимира Лапенкова:

Дар был сложен даже чересчур для тех лет: игровой, ироничный, парадоксальный и хулиганствующий.

«Ну и как вам сегодняшнее писательское собрание, Давид Яковлевич?» – спрашивал у него местный писательский «стукачок».

«А […] я ваше писательское собрание и всю вашу советскую власть!»