Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Довлатов, когда уезжал, сказал, что я смогу каждый день бесплатно брать молоко у какой-то Матрены Тимофеевны. Но к молоку неплохо бы еще что-то. Я был моложе, у меня был лучше аппетит… И вдруг дома я случайно увидел, что икона, которая была в углу, как во всякой русской избе, висит косо. Меня это заинтересовало, и, взяв стул, я посмотрел, почему она висит косо. И увидел, что там лежит огромный, килограмма на три, кусок сыра, который Довлатов положил за икону, чтобы я его не нашел. И я съел этот сыр…

Без всякого снобизма и насмешки я благодарен Евгению Борисовичу. На все возможные упреки в непоследовательности изложения я могу теперь возразить, указав на «хлебные крошки», рассыпанные щедрой рукой мемуариста. В какой-то степени они уплотняют повествование, даже позволяют говорить о сюжетном разнообразии.

Вернувшись и обнаружив пропажу сыра – потенциальной закуски, – Довлатов хотел поколотить мемуариста, но быстро остыл. С бутылкой водки они отправились к местному жителю Африкановичу, который в обмен на сто граммов снабдил их луком, огурцами и жареной картошкой.

Нервничать Довлатову приходилось из-за многого. Помимо личных проблем, появился повод ждать неприятностей от карающих органов государства. Писатель решился на отправку своих текстов за границу. Это был нелегкий выбор. До последнего Довлатов пытался официально зайти в литературу. Рассказывает об этом в частности Николай Крыщук, работавший старшим редактором в «Детской литературе».

Туда писатель приносит заявку повести, в которой скрестил два нелюбимых им жанра: детскую литературу и детектив. Неожиданно Довлатов решил написать повесть о советском разведчике. О детской литературе я уже говорил. Отношение к детективной литературе становится понятным из письма Довлатова Ефимову от 30 августа 1982 года. В то время Ефимов закончил свой второй эмигрантский роман «Архивы Страшного суда», написанный в жанре шпионского романа. Он отправляет рукопись Довлатову, ожидая получить хорошо выстроенный хвалебный отзыв. Отношение Довлатова к Ефимову подчеркнуто уважительно – пока еще сохраняется дистанция, заданная прошлым. Но, тем не менее, он пишет:

Вы, наверное, знаете, что я совершенно не интересуюсь детективами в чистом виде – вроде Агаты Кристи, вяло приемлю Сименона за душевную теплоту и лишь бесстрастно готов констатировать мастерство какого-нибудь «Гиперболоида инженера Гарина», с которым Ваш роман имеет жанровую близость. Короче, все это мне не близко…

Любопытно, что Крыщук, принадлежа к молодому поколению ленинградских писателей, просто не знает, кто такой Довлатов. Его имя полностью выпало из актуальной памяти. Редактор предполагает, что автор что-то уже написал, и просит принести «что-нибудь почитать». Буквально на следующий день Довлатов приносит тексты из будущей «Зоны». Молодой писатель снисходительно отмечает влияние Бабеля и Платонова. Спустя годы, перечитав повесть, он уже не обнаруживает следов подражания.

Заявка составлена и подана на редакционный совет:

И тут, как мне тогда представлялось, начался мистический театр. К самой заявке претензий не было, но Стукалин был очевидно против того, чтобы мы ее приняли. За отсутствием аргументов, он то и дело обращался ко мне:

«Ну что, вы не понимаете?» Я не понимал. «Мы должны смотреть дальше и глубже. За этой заявкой стоит биография автора. Вы понимаете?» Я не понимал. Даже те из редакторов, кто хотел помочь директору, не решались вербализовать его подтекст. Их и его стыдливость мне до сих пор не совсем понятны.

Абсолютное повторение таллинской истории – торжество подтекста, пауз, выразительных взглядов. Никто не знает, но автора лучше обойти, литература от этого не пострадает. Детская и шпионская литература, наверное, нет. Финал отношений с редактором выразительный: