Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

В 20-м веке ЕФИМОВ вгляделся в необъяснимую радость игры, испытываемую всеми людьми, и предложил рассматривать боль и удовольствие как важнейшие формы познания, дарованные нашей воле: боль – физическая или душевная – всегда говорит о сужении нашей свободы, нашего царства я-могу; удовольствие, радость – всегда о расширении границ этого царства.

Небольшой абзац – выжимка из философского труда Ефимова, названного «Практической метафизикой». Он не просто его пишет, а отправляет за рубеж. Придумывается хитрый псевдоним, призванный запутать ушлых следователей: Андрей Московит. Он как бы намекает на столичное происхождение вольнодумца. Отдельные главы «Практической метафизики» опубликованы в 87–88 номерах «Граней». К ним написал большое предисловие с хорошим названием «Философами рождаются» Роман Редлих – один из руководителей НТС. В отличие от автора, Редлих имел профессиональное философское образование, полученное в Берлинском университете. Несмотря на это, он смело объявляет «Практическую метафизику» «вкладом в сокровищницу философской мысли». В конце предисловия Редлих советует Московиту доработать труд в духе солидаризма – идеологической основы Народно-Трудового союза.

Честно говоря, не хочется глумиться над трактатом Ефимова, так как в нем чувствуется искренняя увлеченность автора своим трудом. Парадокс в том, что этого нельзя сказать о его художественной прозе – вымученной и неживой. Но проблема в том, что Ефимов «изобретает велосипед». Часть работы – пересказ концепций «вглядывавшихся». То, что автору кажется оригинальным изобретением – хорошо известно из работ Хейзинги (философия игры) или Бубера (концепция Я-Мы), русских космистов. Да, можно сослаться на то, что их работы неизвестны в Советском Союзе, но налет вторичности от этого никуда не исчезает. Постоянное обращение к эмпирике – СССР закупает зерно у капиталистических стран, а крестьяне кормят хлебом домашний скот – снижает «метафизику», демонстрируя любительский характер сочинения. Идею того, что эволюционирующее «Мы» преодолевает устремленность «Я» к диктатуре, также трудно назвать свежей. Ефимов делает ряд смелых прогнозов, касающихся основных сфер жизни. Понять степень их «сбываемости» можно по следующему пассажу:

Философские идеи проникают в жизнь причудливыми и, как правило, очень долгими путями. Но что-то говорит мне за то, что эта книга найдет отклик в умах и сердцах уже нынешнего поколения. Слишком близко она касается страстей и политики, чтобы оставить кого-то равнодушным.

Я предвижу, что у практической метафизики будет много противников, – им мне нечего больше сказать. Будет и много искренних сторонников – к ним я хочу обратиться с самым настоятельным увещеванием.

Неизбывное самодовольство «философа» не прибавляет к нему симпатии. Нужно сказать, что Ефимов проявил чрезмерную осторожность, тщательно маскируя следы своего авторства. Опубликованные главы не взорвали умы современников. Их никто не заметил. Кроме предисловия Редиха других отзывов не последовало. Автор пошел на немалый риск и дал прочитать «Практическую метафизику» профессионалам. К их числу относилась известный специалист в философии Пиама Гайденко. На ее работу о Кьеркегоре Ефимов написал хвалебную рецензию, которую напечатала «Звезда». С такой предысторией «прирожденный философ» вполне оправданно рассчитывал, как сказал Довлатов, «на объективно высокую оценку». Но, увы:

Ее реакция на мою «Практическую метафизику» была уважительной, но сдержанной.

Очень обтекаемо по форме, но предельно ясно по содержанию. Для того же Довлатова это стало бы ударом. Ефимов же рассудил иначе. В ценности своего труда он ни капли не сомневался. Видимо, проблема в том, что книга вышла не полностью. Вот если бы ее напечатать полностью, сделать доступной для широкого круга читателей, начать с русскоязычных, а потом достучаться до иноязычных «умов и сердец». Одна из целей эмиграции, как это ни странно звучит – полное издание «Практической метафизики». Во втором томе воспоминаний Ефимов говорит о первых своих авторских шагах в Америке.