Сочинение Набокова

Я пожалуй не знаю русскихъ эмигрантовъ (изъ числа любителей литературы, разумѣется), которые не предпочитали бы русскаго Набокова англійскому, что довольно естественно. Такъ думала и покойная сестра его, Елена Владиміровна Сикорская, которая, въ отличіе отъ большинства даже и искушенныхъ въ литературѣ русскихъ, глубоко понимала и англійскія вещи брата. Но одно дѣло «ближе», а другое «лучше», и въ извѣстномъ артистическомъ смыслѣ англійскій Набоковъ ушелъ далеко отъ Сирина, въ томъ же общемъ направленіи. Эта тема завела бы насъ дальше, чѣмъ принято въ такихъ бесѣдахъ. Скажу только, что железнымъ протезомъ можно гнуть пятаки, но затруднительно подбирать ихъ съ полу, и что нѣкоторыя вещи могутъ быть названы по-англійски, но не по-русски. Хорошо это или нѣтъ, другой вопросъ.

Меня всегда интриговал способ набоковской работы — писание на карточках. Как на ваш взгляд, это помогает разгадке замысла или, напротив, запутывает? Удобный ли это способ конструирования романа?

Онъ сталъ записывать на разлинованныхъ оксфордскихъ карточкахъ «Лолиту» отчасти потому, что удобнѣе писать, держа такую карточку на колѣнѣ или на ладони: большая часть книги была написана во время лѣтняго автомобильнаго путешествія на западъ Америки. Смѣжныя по темѣ или сценѣ стопки он стягивалъ широкой резинкой, потомъ клалъ въ коробку (но не сапожную, конечно, какъ кто-то недавно написалъ). Техническія преимущества такого способа передъ записью на листахъ бумаги для Набокова очевидны. Онъ какъ извѣстно сочинялъ свои книги въ воображеніи, цѣликомъ и въ значительныхъ подробностяхъ, а записывалъ и развивалъ темы и соединялъ части потомъ, причемъ не подрядъ и обычно не отъ начала. Это конечно дѣлаетъ задачу даже частичнаго возстановленія не дописаннаго на 3/4 текста сугубо неразрѣшимой.

Как вы думаете, как бы Набоков отнёсся к изобретению компьютера? Пользовался бы им? А интернетом?

Вѣроятно, съ живымъ любопытствомъ; но пользоваться сомнительными услугами вычислительныхъ машинъ скорѣе всего не сталъ бы, предоставивъ это женѣ или секретарю. Вы знаете, что онъ никогда не садился и за пишущую машину, которая была изобрѣтена незадолго до его рожденія. Для этого много причинъ практическаго и философическаго характера, но главная въ томъ, что всякій настоящій писатель знаетъ, или по крайней мѣрѣ чувствуетъ, тончайшую, но ненарушимую связь между образомъ выраженія (въ его высшихъ формахъ) и правой рукой съ писчимъ инструментомъ въ трехъ пальцахъ. Первоначальна только рукопись, а никакъ не машинопись. Строго говоря, ни одинъ шедевръ ни въ прозѣ, ни тѣмъ болѣе поэтическій, не былъ и не можетъ въ принципѣ быть написанъ иначе какъ десницею. На ремингтонахъ и макинтошахъ можно сочинять или «писать» всякую всячину (не говорю тутъ о перепечатываніи перебѣленной рукописи, это дѣло обычное), что и дѣлается сплошь, но такимъ опосредованнымъ способомъ ничего нельзя создать въ высшихъ художественныхъ разрядахъ: ручная работа отличается от машинной.

Переводя «Лауру и ее оригинал» перевоплощались ли вы в автора?

Помилуйте, я вѣдь не актеръ. Да и ничего такого для честнаго перевода не требуется: нужно главнымъ образомъ максимальное (техническое и историческое) знаніе обоихъ языковъ и знаніе стиля перелагаемаго автора. Нуженъ такъ же воспитанный на хорошихъ образцахъ вкусъ и нѣкоторая сила въ правой рукѣ.

Пытаясь понять логику Владимира Владимировича изнутри, вы поняли о нём что-то такое, чего не знали раньше?

Что касается «Лауры», то, читая и разбирая ее для своей задачи, я пожалуй почувствовалъ острѣе, чѣмъ прежде, какими путями Набоковъ продергиваетъ нить темы смерти, всегда поблескивающую въ его книгахъ, но здѣсь (какъ, въ меньшей степени, и въ предыдущемъ романѣ) звучащую другимъ тономъ и съ другой высотой, можетъ быть менѣе увѣренно. Передъ лицомъ смерти самый увѣренный въ себѣ сочинитель можетъ иначе смотрѣть на свои сочиненія. «Даръ» кончается словами «…и не кончается строка»; «Евгеній Онѣгинъ» — «Блаженъ, кто праздникъ жизни рано / оставилъ, не допивъ до дна / бокала полнаго вина, / кто не дочелъ ея романа, / кто вдругъ умѣлъ разстаться съ нимъ».

Набоковъ не дописалъ своего послѣдняго романа, и скончался не кончивъ строки, но — какъ я пытаюсь показать въ концѣ своего послѣсловія — можетъ быть, когда онъ понялъ, что умираетъ, эта книга, да и самое сочиненіе книгъ, не имѣли уже для него прежняго значенія, и оттого-то онъ — какъ знать? — просилъ жену сжечь написанное: за ненадобностью.

5.