Сочинение Набокова

Насколько мы знаем, единственное, что осталось издателям и, соответственно, вам как переводчику, — это полторы сотни каталожных карточек с набросками. Как повлияла на вашу работу незавершенность «Лауры…»? Этот нюанс упростил или усложнил перевод?

Пожалуй, легче переводить отрывки, потому что тутъ не нужно постоянно свѣряться съ чертежами, пригонять углы, прикладывать отвѣсъ къ стѣнамъ, пытаясь воспроизвести цѣлостную стройность законченнаго оригинала.

Как вы думаете, кто станет читателем «Лауры…» (кроме рьяных почитателей Набокова)? Чем роман может заинтересовать молодых русскоязычных читателей, привыкших больше читать френдленты и твиттеры, нежели сложные и по смыслу, и по художественной форме тексты?

На второй вопросъ отвѣтить легко: ничѣмъ, и такъ оно и должно быть. Литература этого высшаго разряда — не для нихъ, и, болѣе того, даже и не для людей привыкшихъ читать «вообще беллетристику». Здѣсь нѣтъ высокомѣрія нравственнаго, хотя есть ремесленное, но оно не должно быть никому въ обиду, т. к. любое художество ограничиваетъ доступъ къ тайнамъ своего искусства тѣмъ больше, чѣмъ оно искуснѣе, т. е. чѣмъ больше таланта и усилій надобно для его постиженія. Такого рода сегрегація существуетъ въ самыхъ разныхъ формахъ, и нечванливыми людьми обычно принимается какъ сама собой разумѣющаяся разница въ склонности, способности, пониманіи, навыкѣ, опытѣ. Скажемъ, одни вовсе не умѣютъ играть въ шахматы, другіе «знаютъ ходы», третьи иногда играютъ съ племянникомъ (но берутъ ходы назадъ и вообще предпочитаютъ шашки), четвертые — недурные любители, пятые — сильные практическіе игроки, дающіе фору простакамъ на бульварѣ по цѣлковому за партію, и т. д. по восходящей. И есть про-фессіональные мастера, которые изучаютъ шахматы вглубьи практикуютъ игру съ дѣтства, и ихъ знаніе началъ и концовъ, пониманіе типическихъ позицій въ разныхъ стадіяхъ партіи, дальнобойный разсчетъ ходовъ, и т. д. отличаются отъ любителя шахматъ тѣмъ же кореннымъ образомъ, какимъ отличается музыкальное пониманіе піаниста отъ пониманія любителя популярныхъ пѣсенъ: одинъ, читая партитуру сонаты, наслаждается стройностью композиціи и фразировки, другой дергаетъ колѣномъ въ тактъ знакомой мелодіи, пульсирующей между наушниками, и зеваетъ до слезъ въ зале концертной, куда его затащила подружка (а той отдала билеты товарка, которая выиграла ихъ въ лотерею у себя въ редакціи). Все это никому не обидно и само собой разумѣется. И только въ литературѣ отчего-то завелось рѣдко обсуждаемое правило, что школьная грамотность, и ужъ тѣмъ болѣе такъ называемое «высшее образованіе», въ какой бы то ни было области, позволяетъ человѣку постигать произведете искусства любой художественной сложности и высоты и, мало того, имѣть и даже высказывать о немъ сужденіе. Это, конечно, смѣшное заблужденіе. Серьезная литература точно такъ же элитарна, какъ и серьезная музыка или высшая математика, и для ея пониманія и о ней сужденія требуются склонность, способности, спеціальныя знанія, многолѣтній навыкъ чтенія и тонкій, разборчивый вкусъ. Набоковъ писалъ именно для такихъ читателей.

Это не значить, что всѣмъ остальнымъ входъ въ міръ его книгъ заказанъ, но это значитъ, что случайные или неприготовленные посѣтители увидятъ только то, что бросается въ глаза, а у Набокова это чаще всего поставлено именно для отвода глазъ — отвода отъ очень важныхъ и даже можетъ быть полезныхъ ископаемыхъ, доступныхъ только опытнымъ старателямъ.

Разъ ужъ я упомянулъ шахматы и музыку, позвольте привести изъ книги, гдѣ двѣ эти темы сплетены, два примѣра тонкой психологической подтушевки, разсчитанной на чуткое вниманіе опытнаго читателя. Въ «Защитѣ Лужина» безымянная (какъ и большинство главныхъ персонажей), тетка Лужина говорить ему: «Какой ты всё-таки хорошій мальчикъ». Это едва замѣтное «всё-таки» безъ объясненій пріоткрываетъ благодарному развѣдчику тайный ходъ за сцену, гдѣ невидимо для зрителя проходить одна изъ главныхъ темъ книги. У отца Лужина романъ съ этой тетей, двоюродной сестрой жены, и очевидно тамъ, за сценой, онъ ей жаловался на угрюмый, не отзывчивый характеръ сына. Толстой бы все это непремѣнно растолковалъ, т. к. считалъ своего читателя неспособнымъ безъ его подсказки понимать такія вещи. Набоковъ же ставить своего читателя очень высоко, на то же мѣсто, гдѣ самъ стоялъ, когда писалъ.