Собрание сочинений. Том 9

Наши невесть откуда
                            возникшие вдруг в бардаке пуритане,
вы пытались —
                         недавно совсем —
                                             запретить поцелуи в метро,
но в тоннеле,
          в дыму,
                  чьи-то губы, еще не целованные, пролетали,
оторвавшись от взорванных тел,
                                           только рельсы целуя мертво.
И куда-то летят до сих пор
                                            эти губы обугленные,
не полюбленные —
                               погубленные…
Штрафовать вы хотели
                                      за все поцелуи поштучно
и, какой будет штраф,
                                    дискутировали всерьез,
но пока вы трепались,
                  как Воланд, над вами недобро подшучивая,
террорист в чемоданчике скромно взрывчатку пронес.
Стали пеплом на шпалах
                                        еще никого не обнявшие руки,
под ногами валялись
              любимым в глаза не глядевшие в жизни глаза.
Неужели же вам недостаточно этой жестокой науки,
что в сравненье со смертью
                                  позорны все ханжеские «нельзя»?
Я всю жизнь вызывал высочайшие раздражения —
то писал я не то,
                       то в хламиде ходил,
                                      то в нахально пижонском жабо.
Я любил где хотел и кого я хотел
                                                безо всякого разрешения,
и когда отберут все свободы,
                                               то эту – им будет слабо.
Разрезали мне узкие брюки,
                           и прямо на мне,
                                           канцелярскими ножницами,
да еще приговаривали:
                                     «У, дебил!»
В коммунизме мы были совсем непонятными
                                                                    новшествами
и, быть может, единственными,
                                                   кто им был.
Было холодно зверски в Москве.
                                       Ты была в досоветском тулупе,
но в метро мы погреться спустились,
                                                        и я тебя так целовал,
прижимая спиной к пограничнику бронзовому —
                                                                          Карацупе
с его верным Джульбарсом,
                              врагов – но не нас —
                                                    загрызающим наповал.
Рок-н-ролл запрещали,
        а мы танцевали его и под музыку венского вальса,
и пускай нас пугают свободой,
                                                  как будто чумой,
если я на земле
                        где хотелось и раньше всегда целовался,
под землей целоваться я буду —
                                                  хотя бы с землею самой.

21 февраля 2004

Подарок Глазкова

Великих книг совсем не стало.
Неужто ты рожать устала
пророков, русская земля?
Беда. Не гений даже я.

Стихи скучают на парадах
и на тусовках не в цене.
Я ощущаю непорядок,
когда ни гения в стране!

Не тяпнуть с горя ли кефира?
Суперсенсация вчера,
что new Ахматова —
                                 Земфира
для Вознесенского А. А.

Но, гнутая рукой Глазкова,
на моем письменном столе
Пегаса тяжкая подкова
как знак надежды на земле.

Не только гениев нам надо,
и надо больше, чем вождей,
людей исчезнувшего склада —
людей! – порядочных людей!

Я – за порядочный порядок
с таким условием простым,
что если будет век несладок,
век ложью мы не подсластим.

Русь, будь правдивой на здоровье,
и станет наш народ велик,
но не за счет великой крови,
а лишь за счет великих книг.

20 февраля 2004

У реки ясный ангел