Собрание сочинений. Том 8

Нет национальности у пуль,
и убийствам в мире нет конца.
Старого солдата кончен путь
старою знакомой из свинца.

Нет национальности у зла.
Он был на экране распростерт,
и бестактно около ползла
не слеза, а строчечка про спорт.

Гитлер снова бродит у дверей
с будущим убийством в голове
Гитлер – то араб, а то еврей.
Он – то в Оклахоме, то в Москве.

Гитлер снова хочет быть вождем,
стольким шепчет он: «Убей! Решись!»
Неужели в каждом, кто рожден,
может быть, рождается фашист?

Неужели Гитлер в нас во всех?
Двадцать первый век, ты нас утешь!
Что такое наш двадцатый век?
Газовая камера надежд.

И лежит, совсем теперь один,
от чужих и от своих устав,
не умевший петь Ицхак Рабин
с мертвым телом песни на устах…

4–5 ноября 1995

Ресницы

С. Никитину

«Ничего, я споткнулся о камень…»

С. Есенин

В одежде незагармоничной
и не красавец никакой,
я самый был длинноресничный
в ораве полуворовской.

И тень ресниц моих картинно,
когда я их небрежно нес,
чуть затеняла буратинный,
сопливо-любопытный нос.

«С чего к тебе девчонки липнут?» —
жлобы от зависти тряслись.
Я их дразнил, играя в лихость:
«А, это все из-за ресниц…»

Но, несмотря на эти слухи,
ко мне никто не лип – увы!
Лишь сладко сглатывал я слюнки
от всех высотных ног Москвы.

О, комплекс лебедеутенка!
Как сердце екало во мне,
когда набросились в потемках:
«У, сука… ё-кэ-лэ-мэ-нэ…»

И в ревности позорно жалкой:
«Красавчик, слишком не резвись!» —
они водили зажигалкой
вдоль осыпавшихся ресниц.

Была мне слава адским пеклом,
где зажигалок целый хор.
Мои ресницы стали пеплом.
Не отросли они с тех пор.

Но что-то есть во мне такое,
что раздражает неспроста
все жлобье, полуворовское,
как тень ресниц, как сень креста.

«С чего тебя ругают вечно? —
вздыхает мама. – Не дразнись!»
Я улыбнусь ей и отвечу:
«А, это все из-за ресниц…»

Переделкино, 15 июля 1995

В пустыне Негев