Собрание сочинений. Том 2

Я не люблю указчиков,
что лезут в жизнь мою,
которым часто кажется —
я много водки пью.

Простите слово резкое,
не соглашусь – увы!
О, правильные, трезвые
чего хотите вы?

Чтоб в ресторан я чопорно
ходил как бы в музей,
чтоб только супом чокался
во здравие друзей?

Молочной кашей гречневой
хотите порешить?
Ругайте меня, грешного,
но дайте погрешить.

Мой дед не то выделывал,
но был умом хитер,
и наставленье дедово
я помню до сих пор:

«Не бойся ты забавиться,
не бойся водку пить,
а бойся ты забабиться
и денежки копить».

19 июня 1956

«Мне было и сладко и тошно…»

Мне было и сладко и тошно,
у ряда базарного встав,
глядеть,
            как дымилась картошка
на бледных капустных листах.
И пел я в вагонах клопиных,
как графа убила жена,
как, Джека любя, Коломбина
в глухом городишке жила.
Те песни в вагонах любили,
не ставя сюжеты в вину, —
уж раз они грустными были,
то, значит, они про войну.
Махоркою пахло, и водкой,
и мокрым шинельным сукном.
Солдаты давали мне воблы,
меня называли сынком…
Да, буду я преданным сыном,
какой бы ни выпал удел,
каким бы ни сделался сытым,
какой бы пиджак ни надел!
И часто
            в раздумье бессонном
я вдруг покидаю уют —
и снова иду по вагонам,
и хлеб мне солдаты суют…

Июнь 1956

«Я груши грыз…»

И. Тарбе

Я груши грыз,
                      шатался,
                                   вольничал,
купался в море поутру,
в рубашке пестрой,
                              в шляпе войлочной
пил на базаре хванчкару.
Я ездил с женщиною маленькой,
ей летний отдых разрушал,
под олеандрами и мальвами
ее собою раздражал.
Брели художники с палитрами,
орал мацонщик на заре,
и скрипки вечером пиликали
в том ресторане на горе.
Потом дорога билась,
                                 прядала,
скрипела галькой невпопад,
взвивалась,
                  дыбилась
                                 и падала
с гудящих гор,                      как водопад.
И в тихом утреннем селении,
оставив сена вороха,
нам открывал старик серебряный
играющие ворота.
Потом нас за руки цепляли там,
и все ходило ходуном,
лоснясь хрустящими цыплятами,
мерцая сумрачным вином.
Я брал светящиеся персики
и рог пустой на стол бросал
и с непонятными мне песнями
по-русски плакал и плясал.
И, с чуть дрожащей ниткой жемчуга,
пугливо голову склоня,
смотрела маленькая женщина
на незнакомого меня.
Потом мы снова,
                          снова ехали
среди платанов и плюща,
треща зелеными орехами
и море взглядами ища.
Сжимал я губы побелевшие.
Щемило,
              плакало в груди,
и наступало побережие,
и море было впереди.

17 августа 1956, Батуми

«Работа давняя кончается…»