Собрание сочинений. Том 2

Тихон Тихонович побаивался деликатных дел, но в то же время любил их. Когда они ему поручались, это пугало его, но и возвышало в собственных глазах, как акт доверия со стороны общества. Поэтому, продолжая контролировать мускулистыми икрами емкость с эссенцией, он все же принагнулся к врачу, что создало некий, хотя и на разных уровнях, интим.

– Женщина с ребенком, – сказал врач вроде бы просто, но со значением.

– Доставим, – несколько разочарованно заверил Тихон Тихонович.

– Вы Беломестных Иван Кузьмича знаете в Шелапутинках? – спросил доктор.

– Кто ж его не знат… – как бы спокойно пробасил Тихон Тихонович, но уже чуя деликатный запах деликатного дела. – Только он не в Шелапутинках, а на Белой Заимке.

– Это дочь его, Ксюта, – быстро заговорил доктор. – Выгнал ее Иван Кузьмич, когда понесла. Родила у нас. Ребеночек прехорошенький, весом три восемьсот. Мы к ней со всей душой: оставайся у нас в нянечках, ребенка в ясли отдадим, а она уперлась – и ни в какую. Поеду, говорит, к отцу, в ноги упаду.

– А отец-то кто? – расслабляя икры вокруг эссенции, но собирая морщины на лбу, насупился Тихон Тихонович.

– Иван Кузьмич Беломестных, я же вам сказал, – с отчаянием повторил доктор.

– Да не ее отец, товарищ доктор, это я усвоил, а ребенка еёного отец кто? – рассердился Тихон Тихонович, очевидно, делая какие-то одному ему понятные прикидки в уме.

– Ягодный уполномоченный какой-то.

– Чо? – взревел Тихон Тихонович, побагровев и оглядываясь на старичка-грибничка, геологического парня и особенно опасливо на вылезших из кабины кладовщицу и шофера. – Это я – ягодный уполномоченный. Я Ивана Кузьмича, можно сказать, друг, в избе у них прошлым летом стоял и Ксюту знаю. Но она мне не то чо в дочки, во внучки годится. Я человек, знаете ли, живой, но строгих правил и отступлений от семейной жизни не позволяю. Чо за оскорбления!