Собрание сочинений

Дело в том, что театр – учреждение сложное. Соединяя в себе от дельные искусства, претендуя иногда на синтез искусств, театр оказывается в двусмысленном положении: он в целом всегда менее культурен, чем отдельные искусства, питающие театр – литература, музыка, живопись, танец, поэзия…

Когда в 1913 году русские футуристы попробовали сделать свой спектакль² – театр пошел навстречу, но дальше символизма формы тогдашнего театра развернуться не смогли! Точно так же и теперь: современный не футуристический театр по необходимости вырастает на формальной культуре, созданной футуристами 10 лет тому назад. (Кубизм и конструктивизм я рассматриваю как эволюционное, научное завершение футуризма.) Пусть Мейерхольд отрицает свою связь с футуризмом; Великодушный рогоносец³ – ребенок от футуризма и притом самый замечательный из всех детей современного театра.

Режиссер, который 10 лет т. назад был на формальных баррикадах живописи, поэзии, музыки, – сегодня призван быть вождем и драматурга, и актера! Потому что революция в искусстве 1913 года теперь повторяется, идет борьба между театрами: это значит, что новое искусство из состояния подпольной лабораторной борьбы перешло в надпольную, театральную, массовую форму. Драматург делается из поэта, пришедшего в театр!

Это не значит, что футурист Василий Каменский, пришедший в б. Александринку, призван разрешить что-либо… Каменский талантлив, он может написать плохую пьесу и ею сделать культурное дело: раскрыть невежество людей, призванных блюсти «устои и заветы». Каменский прав, полагая, что дуэль Пушкина и Дантеса⁴ должна окончиться катастрофой акдрамских руководителей. Но еще более прав Эрдман, который пишет свой Мандат⁵ по указаниям Мейерхольда. Культура современного театра, зачавшись от футуризма, не футуристична!

Наше будущее – в настоящем. Оно пришло! Мы – натуристы!

В отличие от натурализма – натуризм знает, как превратить абстрактную формулу в живой предмет и как можно самую неряшливую бытовую вещь сделать предметом чистой формы, как надо агитировать, как надо бороться против мертвой аполитичности.

Когда программа натуризма будет выполнена – режиссер, командующий современным театром, уйдет…

Останутся драматурги, в своих авторских ремарках сохраняющие «заветы» ушедшего революционера… Останутся актеры, по традиции обучающие молодежь былым «находкам», приведенным в систему «школы»…

Останутся слава и деньги, их поделят между собой актеры и драматурги…

О критике вообще *

Работа нашего театра не может быть исчерпана однократным отзывом о премьере, потому что у нас сразу строится: и театр, и пьеса, и актерский коллектив, причем не все части спектакля поспевают к премьере. Критик, попадающий на премьеру, оказывается на генеральной репетиции, когда впервые собираются элементы спектакля, плюс отношение зрителя. Будучи театром лабораторного типа, т. е. театром, который должен вместить много работы и мало зрителей, мы оставляем за собой право совершенствовать свою продукцию постоянно в ходе спектакля, изменяя, что нужно, не останавливаясь ни перед какими переделками. Так, недавний диспут о Фокстроте¹ развернул картину, не нашедшую отражения в прессе, – о том, как работал театр над финалом спектакля, какое участие в этой работе принимала публика и насколько не зря это было предпринято…

«Ленинградская Правда»² отметила в качестве одного из многих вопросов, поднятых на диспуте, – злокачественность нашей критики. В целом это очень большой вопрос. Я хотел бы остановиться на частности, а именно: актер, играющий в спектакле ответственную роль, требует от критика, глазевшего на него в течение двух часов, – быть корректным… Историческая справка: в «18 годах» кто-то сказал, что фамилия автора, актера и проч, есть индивидуализм, недопустимый в коммунистическом обществе. Тогдашние рецензенты (персонально те же, что и теперь), испугавшись, начали писать – вообще о спектакле, «о целевой установке» и проч., избегая фамилий! Потом кто-то заметил, что можно выделять некоторых… «героев труда»… Рецензенты начали выделять и постепенно перешли к теперешнему потрепыванию по плечу! Если в старое время рецензент замалчивал имя ответственного работника сцены – это означало высшее оскорбление! Теперь – это обычное дело! Актер превратился в пешку, а критик, не имея, что сказать, высокомерно молчит, сам подчас не понимая, что это бестактно. Критик-профессионал не должен (скрываясь под маской рабкора) притворяться невинной девушкой, которая, переменив увлечение, не замечает актера. Избыток отвлеченности в оценках создает низкую температуру в теле современного театра, а это очень большое препятствие в оживлении нашей работы. Театр Дома Печати хотел бы на своем пути не встречать… дохлую критику! Тем более, что сотрудничество с нами в процессе работы – открытая дверь для всех желающих. Правда, что «трепачей» мы узнаем сразу, и тут двери закрываются почти что сами собой.