Собор

Выдвиженец отодвинул пиво, стоял понурый. Задал ему дум этот новоиспеченный зачеплянский мыслитель. Знал бы уж свою сталь, а то лезет в какие-то нирваны… Никто доселе не подвергал сомнению деятельность Владимира Лободы. Наоборот, ценили, поддерживали. Если когда и покритикуют, то не смертельно! Разве не видно, как отдается работе, себя не щадит… А этого послушай — оказывается, все впустую? По Баглаю выходит, что ты случайно сидишь на культуре, и все твои усилия — мыльные пузыри? Умрешь, и никакая собака по тебе не тявкнет?

— Задал, задал ты мне, Иван, думок своими нирванами, — вздохнул Лобода сокрушенно.

В это время показалась на горизонте Верунька. Издалека светится улыбкой, величаво несет свои перси, едва удерживаемые нейлоновой блузкой. Видно, только из-под душа: свежая, причесанная, белое тело просвечивает сквозь прозрачный нейлон. Верунька держится независимо и не без гордости: пусть все видят, что ей муж из Индии привез. И если даже городские модницы на проспекте будут зубы скалить, что эта габаритная молодица отстала со своим нейлоном по крайней мере года на три, — Верунька на это — ноль внимании, будет она выше этого, пусть себе говорят, а ей нравится — и все. Пусть кое в чем не хватает ей вкуса и элегантности, зато не занимать ей силы души и непростого умения владеть краном.

— Чем ты ему насолил? — кивнула Вера на Лободу, уловив сразу настроение обоих. — Только встретились и уже поцапались, понадувались, как сычи.

— Состоялся разговор на вольную тему, — сказал Верунькин сталевар.

Ас-машинист тоже пожелала кружку пива. Ей приятно было так вот постоять у столика со своим законным, — сразу видно, что не безмужняя она какая-нибудь, а почитаемая мужем заводчанка.

— Она вот тоже бегала жаловаться на меня в обком, — сделал кислую мину Лобода, обращаясь к Ивану. — Своя же, кума! И за что? За тот злосчастный собор!

И коротко пересказал историю стычки. Только теперь признался, что наверху был разговор неприятный, кое-что потерял он, Володька, в глазах начальства, но, будучи принципиальным, и сейчас стоит на своем. А как оно еще обернется, время покажет. Ибо на влиятельное начальство может найтись еще более влиятельное, такое, что займет правильную позицию. Поэтому рано радоваться, собор и сегодня еще — под вопросительным знаком!

— А кому он помехой стал? — удивился Баглай. — Наоборот, приезжим бы делегациям его показывать, как они свой Тадж-Махал да мечети разные. Когда их дива осматривал, мне и наш собор вспоминался… У нас тоже были мастера. Были чудотворцы.

Лобода взглянул на часы и, вспомнив, что у него еще дела, с холодной торопливостью распрощался с Баглаями. Вера острым взглядом проводила, его плотную, стремительно удалявшуюся фигуру.

— Ох и кум нам попался! — сказала она Ивану. — Компанейский, со всеми запанибрата, простых людей не чурается… Всегда наготове шутки, анекдотики, самолично корзины Шпачихе подает… Добрячок, да? А знаешь, какой он бывает злой? — И, чтобы не оставить у мужа сомнения, энергично добавила: — Злее, наверное, во всей Зачеплянке нету!

И рассказала, как однажды случайно была свидетелем необычной сцены (это в те дни, когда из-за соборной доски шум поднялся). Как раз напротив ее двора лицом к лицу встретились посреди Веселой двое: этот самый выдвиженец и бывший его учитель Фома Романович — так сказать, преуспевающий ученик с неуспевающим учителем своим.

— Что-то язвительное, видно, сказал учитель Володьке, — ты бы видел, какое у него, сделалось лицо… Как у разъяренной крысы! Ощерился, зашипел на старика: «Вижу теперь, что рано вас реабилитировали! Рано, — понимаете? Вот то-то же… Занимайтесь своей арифметикой да помалкивайте, если неохота вторично в тундре очутиться!..» Такой это добряк, — рассказывала, понизив голос, Верунька. — Если бы его власть, он завтра бы отправил старика назад в тундру, одним махом отменил бы реабилитацию. Не зря его и завкомовцы наши остерегаются: коварный и мстительный, говорят, у тебя кум! Ни перед какой подлостью не остановится…

— Пусть и страшный, а мы с тобой все равно его не боимся, — улыбнулся Веруньке муж. — Верно ведь?

И она согласилась: да, не те времена, чтобы бояться.

— А кумом его давай больше не считать.

— Разжаловала?

— Даже Шпачиха уже цену ему знает, — сердито сказала Вера.

Иван махнул рукой:

— Пустой человек, пустая жизнь… А ведь мог бы дело делать.

Хорошо здесь, в павильоне. Прохладный ветерок тянет с Днепра, приятно обвевает человека после трудов праведных. В парке людей еще мало, чертово колесо еще неподвижно, несколько пенсионеров дремлют на скамьях перед летней эстрадой… На карусельной размалеванной тачанке нашла себе пристанище веселая парочка — солдат с девушкой: посмеиваясь, грызут себе бублик, по очереди откусывая — раз он, раз она, а второй бублик, еще целый, девушка держит в руке про запас…

Гурьба заводской молодежи спешит к причалу, среди них двое подручных Ивана Баглая; завидев своего мастера, ребята одарили его широкими улыбками, долговязый Леня Бабич издали сообщил раскатистым голосом:

— На простор, на острова! Проверим, на месте ли они?