Собор

— Но они же не напишут, — добавила Жанна, — почему я от своего ответственного Лободы сбежала! Разве напишут, что он всю жизнь мне исковеркал! Весеннюю мою душу опустошил!..

— Пойдемте отсюда, — с беспокойством заговорила гейша, инстинктивно закрывая лицо, как будто опасалась, что ее тоже сейчас сфотографируют скрытым объективом, чтобы завтра выставить на обозрение вот здесь, среди спекулянтов и пьяниц…

— Не бойся, Эра, — успокоил гейшу мордастый. — Сеньор с тобой.

Побрели дальше. Шли вразвалку, вялой походкой разочарованных, тупо скучающих. Сзади них плелась еще компания запоздалых скитальцев. Компания громко отмечала стройноногость Таратутиной спутницы, пока он не обернулся:

— Вы жаждете конфликта, граждане? Предупреждаю: контуженый.

А татуированный его приятель дал добавочное пояснение:

— У нас сегодня праздник. Отмечаем двухмесячный юбилей возвращения одного из нас оттуда, где дюдя… Где под носами у таких сопляков, как вы, замерзает… Так что советую сохранять дистанцию. Зачем портить и нам и себе эту шикарную неоновую ночь?

Компания без сопротивления отстала, возможно, кто-то из них узнал в низкорослом знаменитого Обруча. Обруч этот действительно недавно возвратился из «родных» ему, как он говаривал, «богатых ископаемыми колымских краев». Его взяли на шлакоблочном — на шлакоблочный он и вернулся.

— А что же Витя молчит? — сказала Эра. — Это ведь в его честь был банкет!

— Бой у нас отличается скромностью. — Таратута обнял рукой своего «боя». — А вот первую получку обмыть — это было красиво с твоей стороны. Считай, что сегодня мы тебя посвятили во взрослое и довольно избранное общество.

— Витя, ты уже взрослый? — захохотала, поглядев на юного арматурщика, Жанна. — Ты больше не фабзаяц? И уже, наверное, жаждешь любовных наслаждений?

— Но прежде ты должен выслушать лекцию моего мужа, — улыбнулась чернокудрая гейша. — Лекции о любви — это его козырный туз. Читает — заслушаешься! Старушки-пенсионерки плачут.

— Оригинально! — сказал Обруч. — Пока высокочтимый лектор где-то обучает трудящихся, как нужно любить, — юная пани лекторша, наша прелестная Эра, коротает вечер в приятной и в общем-то трудоустроенной компании… Каждому свое, как сказал философ.

— Никого он ничему не обучает, — заметил Таратута. — Цитатам о любви больше никто не верит. Отбарабанил свое, сорвал монету и спит в данный момент крепким сном командировочного.

— Бедный мой лектор, — впала в сентиментальность гейша. — В убогой районной гостинице ночь коротаешь… районные блохи тебя кусают… Дорогусенький мой. Всем читаешь лекции о любви, а сам любить так и не научился. Умрешь, не ведая, что это такое — любовь!.. — И, вызывающе покачивая бедрами на ходу, она уже декламировала: «Осень была. Моросил нудный атомный дождь. Двое сидели на берегу, вспоминая далекие доатомные весны…» Так будут начинаться когда-нибудь атомные романы. — И, остановившись, воскликнула с болью: — Неужели эти прекрасные ночи — уже последние? Неужели для археологов будущего мы только… античность?

Электрические часы на углу показывали им позднее время.

Рыжеволосая в припадке любопытства стала расспрашивать у Таратуты, за что его из Индии досрочно отправили в Союз.

— Говорили же тебе, — пояснил Обруч за приятеля, — всего и греха-то, что темнокожих девиц в гостиницу водил…

— А скажи, темнокожие лучше нас?

Внимание их привлекла витрина ателье для молодоженов. Накрахмаленное подвенечное платье кисейной пеной окутало манекен.

— В таком белоснежном платье — под венец! — воскликнула бывшая жена Лободы. — Мечтала и я — чтобы под венец… Чтобы ночью, при свечах, с музыкой органа… В Риге я слушала орган в соборе. Это такое… Такое… Ничего подобного я в жизни не слышала. Ничего лучше и не услышу. Фуги Баха! Укради меня, Таратута! Увези, повенчаемся в соборе!

— Воробьи там венчаются, — прогудел Таратута, имея в виду зачеплянский собор. — К тому же ты разведенная. А разведенных не венчают.

Обруч заметил, что вообще не понимает, как тот собор до сих пор не развалили. И ведь немногое надо — всего ящик взрывчатки. А Таратута танки вспомнил. Было же, мол, сразу после войны, парни-танкисты умели ночами промышлять. Поедут из города якобы на ночные маневры, магазинчик сельский у дороги будто невзначай зацепит танк плечом и — угощайся, братва, есть что выпить, закусить.

— Сам выдумал? — усмехнулась Жанна.

Таратута лишь гримасу скорчил: мол, хочешь — верь, хочешь — не верь. И, разглядывая витрину, по-дружески спросил «боя»:

— Витя, скажи, разве не приходит к тебе иной раз желание… подойти и по витрине трахнуть чем-нибудь тяжеленьким?

— Зачем? — удивился подросток.

— А так. Чтобы раз! — и вдребезги!.. Неужели не хочется?

— Нет.

— Значит, не обрел ты еще… фермента свободы, — сказал татуированный Обруч. — Возбудителя абсолютной свободы нет в организме. А посему теленок ты еще.

— Не ругайся, — оскорбленно нахохлился хлопец.

— Это по-дружески. Человека, которого я не уважаю, матом никогда не обложу. И запомни: на лидера не обижаются.

— Лидер, у тебя несносный характер, — заметила Эра.