Собор

Рыбаки то были. Костер такой, как вот у нас, и они сидят вокруг огня, ужин себе готовят. Среди них выделялся старик, их вожак, с седой апостольской бородой.

Не знаю, пришельцем с какой планеты я им показался — голый, дикий, безъязыкий эксперт, не знающий ни слова по хинди. Но что важно — не враждебность к себе я в их глазах увидел, а скорее удивление, даже сочувствие, стремление понять, кто я, и, по возможности, помочь. Взгляд доброжелательства, человеческого участия — вот что меня поразило в тот миг! Вот такими взглядами и должны, по-моему, всегда смотреть люди на людей!..

Я, конечно, залепетал на смеси всех языков мира, пытаясь объяснить, что мне необходимо на ту сторону, что меня там ждут, ищут, я заблудился, отбился от своих, пожалуй, смешон был я, пожалуй, на дикаря был похож, когда, размахивая руками, указывая в сторону поглощенного тьмой озера, выкрикивал я этим людям почти бессвязно свои объяснения, но все же они, как ни странно… поняли. Вожак их, старый рыбак, покачал головой: невозможно. Переплыть его, это озеро, невозможно. Даже днем. Так что не ломай себе голову, человече, не горячись, опомнись, и показал жестами совершенно ясно: поужинаем и ляжем спать. Даже как спать будем, показал, положив голову на руку, и как небо, вместо одеяла, нас своими галактиками укроет.

Ужин наш был точно у святых: рыба, соль и отваренный в воде рис — никаких примесей цивилизации.

Буйная незнакомая растительность окружала нас и наш костер. В отблесках его я видел огромные листья, тропические какие-то лопухи. Когда рис сварился, молодой рыбак нарвал тех лопухов, аккуратно разложил их по числу присутствующих: первому подал мне, потом старому рыбаку, потом всем остальным. Мое место было с краю, ближе к тиграм-людоедам, ко всем тем ужасам, которые мне мерещились, и спина моя как бы сама их чувствовала — помимо моей воли, по ней все время пробегала нервная дрожь. И хоть я старался ничем не выдать своего внутреннего состояния, старик уловил его. Такие деликатные, душевно тонкие были те ночные люди. Поняв мое беспокойство, едва заметно кивнул старик в сторону молодых, и они, мигом сообразив, что от них требуется, молча перешли и сели со своими листьями-салфетками по другую сторону от меня, между мной и лесом; вот теперь я был заслонен ими, защищен от всех тигров, блуждающих в моем воображении. Вышло так, что я очутился в центре этих людей, на почетном месте, рядом с их вожаком. Такова была эта наша незабываемая для меня вечеря.

И спать они уложили меня в шалаше не с краю, а в середине, заботливо чем-то прикрыли от мошкары. Только не до сна мне было. Душа искала ответов — кто эти люди? И кто я для них? И почему, случайно и так по-чудному встретившись, мы уже чувствуем себя как братья? Есть что-то первобытно-таинственное, безмерно далекое мне в этих людях, которые от века живут на своей красноватой, будто обожженной, земле, все у них иначе, и в то же время чем-то они так близки мне… И хоть умерших своих они сжигают на кострах, а от болезней лечатся тем, что носят в мешочках горстки земли, привязанные к животу, а черные волосы свои приносят в жертву — подстригают, чтобы матери положили пряди волос в храмах каким-то духам, — через все это переступив, я пытался их понять. Почему они такие? Почему такие обычаи у них? И что это был за праязык? Откуда эти осколки общности между санскритом и нашими языками, эти общие слова «мать» и «хлеб»? Расселение пастушеских племен? Порвалось какое-то единство? А почему порвалось? Нет, неубедительно это для меня. Уж лучше задуматься над каким-нибудь фантастическим предположением, будто все мы — пришельцы с каких-то дальних планет, во мраке прошлого, по воле, может, какого-то трагического случая, были выброшены сюда со своим единым праязыком, с человеческим праединством, которое потом утратили и которое веками не можем восстановить…

Всякие подобные мысли туманили голову. Такое навеяла мне эта страна чудес. И хотя вроде ничего особенного и не было в том, как они ко мне отнеслись, однако встреча с ними произвела на меня впечатление огромное. Ничего не знают о тебе, впервые видят, а принят ты ими как друг. А может, такими и должны быть отношения между всеми людьми на земле?

Еще думалось мне в ту бессонную ночь о наших, об участниках прогулки, — сколько причинил я им тревог и хлопот! ЧП! Пропал человек! Исчез один из металлургов! Утонул или заблудился или куда-то еще запропастился, но его нет! Да о таком событии немедленно полагается оповестить посольство! За такой случай не с одного там спросят, а кое-кому припекут так, что только в Союзе опомнится! Раскаяние томило меня, мучили угрызения совести перед товарищами. Минутное настроение, что-то там тебе примерещилось, взбрело в глупую твою башку, и ты, ни о ком не подумав, пустился, как мальчишка, напропалую к миражно-синеватому, что вдали… Серьезный человек, а поддался бесу бесконтрольности, в неизвестность потянуло, на волю стихии…