Собор

В свободное время ходим в гости к нашим индийским друзьям, получаем приглашения уже не только от Рангара, но и от других, — они народ хоть и бедный, без достатков особенных, но гостеприимный: любят, когда к ним приходят. К тому же среди их сталеваров были и несколько женатых на наших запорожских да мариупольских девчатах — поженились, когда индийские парни практику проходили на наших металлургических заводах.

— Приходите на украинский борщ, — приглашают.

И как соберемся, вот уж душу отведем — вдоволь песен своих напоемся. Ибо душа все больше рвалась домой. Иной раз, бывало, такое накатит, что места себе не находишь.

А потом эта история, что приключилась со мной и наделала столько шума… Только вы, Изот Иванович, не хмурьтесь, ученик ваш никого не опозорил…

А было так. В один из выходных выехали мы всей колонией автобусами за город, на массовку. Есть там у них большое озеро почти в самых джунглях. День прошел нормально: были песни, и веселье, и ревность (где женщины замешаны — без этого не обойтись), не секрет, что и сухой закон штата был в тот день слегка нарушен. Но что я будто бы хватил тогда лишку, как кое-кто потом меня упрекал, то это не соответствует действительности. Не шотландское виски причина. Просто накатило что-то, как это иногда бывает с человеком, и взгрустнулось так, что и компания тебя вроде не радует, взял бы да и пошел куда глаза глядят…

Озеро широченное, больше, чем эти наши плавни Скарбного, контур противоположного берега манит своею загадочностью, синеет, мглится вдали… Просторы такие, как по низовью у нас, напротив села Войскового, где Днепр во всю ширь разлился, где в сорок третьем наши его форсировали… Они форсировали, а ты?

«Плыви», — словно толкнул меня кто-то.

И я поплыл.

Никто не заметил моего дурацкого заплыва.

А меня словно какой бес толкает все вперед и вперед, туда, где никто из наших еще не был, туда, где синеет…

Что там, думаю? Каков тот берег жизни? Каков он вблизи? Отсюда он казался мне чем-то похожим на полоску днепровского берега, где ежегодно летом заводские пионерлагеря звенят, где и мой Петрусь, может, сейчас с детворой футбол гоняет. И так мне вдруг явственно все представилось — и загорелые ножонки его в цыпках, и руки в царапинах, и детские его шутки словно наяву слышу, и уже будто бы вдвоем мы разглядываем ту каменную глыбу, на которой вычеканено по меди, что тут погиб в бою с печенегами славный витязь Святослав Игоревич. Когда затопили пороги, подняли эту медную плиту снизу и перенесли на другое место, на высокие камни, и она теперь, вы же знаете, очутилась как раз на территории заводского пионерского лагеря. Все это вспомнилось там и защемило болью сердце, казалось, вроде к родному берегу я плыву.

Взмах за взмахом, не спеша, экономя силы, плыву, но только одного не учел я, — что и ветерок подуть может. И он и впрямь задул, да изрядно, как и у нас бывает, когда к вечеру вдруг поднимется на Днепре низовой. Теперь уже волей-неволей, а надо плыть вперед, потому что если поверну назад, то и волной захлестнет. Итак — вперед! По правде говоря, поначалу думалось мне, что это будет ближе. Подростком не раз Днепр переплывал, всегда чувствовал себя на воде уверенно, а тут даже страх стал пронимать. Может, еще и потому, что вечерело. И от своих отплыл далеко, больше половины проплыл, а противоположный берег словно бы даже удаляется…

Скажу только, что и сумерки меня на воде застали. В тропиках темнеет внезапно; это тоже надо было учесть. В общем, оказался на грани. Не знаю кто, могучий ли дух прадеда-запорожца посреди этого озера меня пристыдил, или сынок мне с берега руку подал, только все же выбрался я на берег! Но совсем не похож был этот берег на наш, на днепровский. Без камней, без степи душистой… Темнота, чащи, а под ногами только и слышно: ш-шу! ш-шу! — гадюки. Не знаю, в самом ли деле их так много было, или так уж мне с перепугу показалось. Стою голый в той тропической темноте и шагу ступить дальше не решаюсь, отовсюду стреляет этот гадючий шорох, всюду мерещатся переплетенные змеиные клубки. И про тигров-людоедов, конечно, подумалось. Вглядываюсь, где бы дерево выбрать покрепче да повыше, взберусь, — решил, — на дерево, и хотя это не совсем к лицу совьет-эксперту, скоротаю ночь способом первобытным — по-обезьяньи.

Дерева высокого я не нашел, все какие-то покрученные раскоряки стоят, как призраки, зато вдали на этом же берегу вижу — огонек поблескивает! Все люди на свете, видимо, испытывают сходные чувства, когда в подобном положении вдруг увидят живой огонек. Еще не знаешь, что он тебе сулит, спасение или гибель, кто развел его и как тебя встретят, но ты почему-то доверяешь ему, уже готов бегом броситься к нему сквозь ночь, сквозь нечисть ползучую, сквозь причудливую вязь тропических зарослей.

Хватаю первый попавшийся прут и, размахивая им по траве, как косарь косой, чтобы распугать гадюк, начинаю пробираться туда, к тому человеческому светлячку.