Собор

В субботу, когда в лесу становится людно и шумливо, лучше всего перебраться по бурелому через воду в места, редко посещаемые горожанами, где, собственно, и начинаются настоящие дикие плавни. Подальше от шума, где сорвиголовы хохочут, бултыхаются, ищут трамплинов, с тарзаньими воплями бросаются с наклонившихся деревьев в темные омуты. Крики оттуда чуть долетают; а тут ни звука, просторно, открывается даль, видны голубые горизонты, озера сияют на солнце плесами. Да, хорошо здесь, где трава луговая, где камыши стеной блестят, болотце зацветает ряской, и тянет влажный дух нагретой за день воды…

Вьется тропинка между камышами, идет Елька, куда ее тропка ведет — в плавневое безлюдье, в плавневое безмолвие. Вся разноликая природа полна согласия и каких-то тайносказаний. Цапля стройноногая притаилась у стены камышей, не сразу и заметишь ее… Белеют лилии среди ряски, привлекая глаза такой белоснежной своей чистотой… Чего же вам, люди, еще? Мир и впрямь гармоничен, не все в нем только разлад и хаос! Полнится красотой, как это небо светящимся голубым воздухом. В природе прекрасное на каждом шагу, сумей только его заметить, даже если тебе горько и больно…

Уже возвращалась назад, когда вдали на тропинке замаячила юношеская фигура, парень какой-то шел навстречу, загорелый, в одних плавках. Наверное, один из тех тарзанов, что с деревьев, как с вышки, в воду прыгают, а потом выбираются сюда, на противоположный берег, обсыхать на солнце. Шел медленно, в задумчивости в землю смотрел, мускулистое тело блестело, мокрое от воды. Первым желанием Ельки было скрыться, спрятаться, не то еще привяжется, но почему-то шла дальше. И это не снилось ей, не видением это было, а самой что ни на есть реальностью — навстречу ей шел Микола Баглай. Она узнала его, и сердце замерло, — а он, понурившись, все шел, задумчивый, под ноги глядел. А когда поднял голову и ее увидел, то как-то даже странно, дико поглядел, будто не хотел узнавать, и ее, испуганную, оцепеневшую, обожгла догадка: был! В Вовчугах был! Оттуда!.. И все, что узнал там о ней, с собой сейчас несет!..

Все слова радости, счастья и привета застряли у Баглая в горле, когда Елька остановилась перед ним. Совсем рядом стояла, а была какая-то далекая, отчужденная, почти незнакомая. Не поздоровалась. Усмехнулась как-то криво уголком губ, будто и не ему. Окинула каким-то оценивающим грубоватым взглядом, как случайного встречного, который станет приставать к ней сейчас на этой безлюдной тропе. Так и стояли оба среди немой ослепительности плавней. И это она, Елька, так прищуренно-холодно, изучающе на него глядела? Только проблеск чисто женского любопытства мелькнул в глазах, когда невольно скользнула взглядом по стройной фигуре юноши с капельками воды на густо загорелых плечах. Но и любопытство было — не Елькино. Нечто даже ироническое появилось в этом взгляде. Кто ты — жертва спорта? Торс египетский, плечи развитые, на веслах такие все лето пропадают… Девчатам мало радости от таких, ведь, кроме спорта, такие чудаки ничего в жизни не видят… Знаем, мол, много вас слоняется по Скарбному с ластами, с транзисторами… «Ну, будешь липнуть, цепляться?» — спрашивал ее взгляд. И это — Елька? Где же та, что пленила его цветом своей души, родная, искренняя, открытая, страстная? Крикнуть бы ей что-нибудь оглушительное, стряхнуть с нее этот невидимый панцирь отчужденности, иронического высокомерия, равнодушия… Где же ты, Елька? Елька той ночи песенной, того жаркого поцелуя, которым обожгла его на людях у собора? Эти дни и в степях звучал тебе ее голос, такой родной, чуть клокочущий от сдерживаемого волнения…

— Еля! Что с тобой? — Приблизившись к ней, спросил Баглай резко, требовательно: — Где ты была? Почему здесь?

Ей это показалось оскорбительным.

— Ответ хочешь услышать? Разве тебя не просветили там?.. Могу добавить!

И заговорила. Слова вырывались почти вульгарные, разрушающие все, вылетали словно бы совсем не из ее, не из Елькиных уст. Про какой-то комбикорм в соборе, про потоптанку, ранней любви вкусившей, еще подростком будучи… Да и что удивительного? Байстрючка! Разве из таких путные бывают? Только и вырастают из таких гулящие! Поедешь, говорили, курить научишься, по ресторанам тебя затаскают… Была и по ресторанам, а он что думал? И сейчас из ресторана идет. Ни стыда не боится, ни позора. Душа задубела, стала как шкура на колхозной кляче — уже никакой боли не чувствует!..

— Перестань! — Баглай крепко сжал ее руку. — Ни слова больше. Все игра.

Миколе было ясно, что она умышленно наговаривает на себя, находя яростное удовольствие в этом самоуничижении, умышленно выставляет себя в роли пропащей, разгульной, которая все познала, через все прошла.

— Я не хочу этого слышать, понимаешь? Ты не такая! Я тебя знаю лучше, чем ты сама, знаю, что ты… — но того слова он так и не досказал.

Елька присмирела, поникла перед ним, потупилась. Потом, вздохнув, обвела взглядом плавни:

— Почему в природе все такое красивое: небо… вода… камыши… А в человеческой жизни?