Собор

— Отрадный факт, конечно, что на свете есть такие положительные секретари, прогресс в наличии, — сказал он философски. — Не каждый обратил бы внимание на сомнительную идею, выношенную в умах двух измордованных бюрократами зачеплянских чудаков. Хороший секретарь товарищ Дубровный, ничего не скажешь. По моим сведениям, он даже за собор наш вступился, обуздал известных вам браконьеров. Но меня интересует эта ситуация в несколько ином плане: почему, например, судьба того же собора, народного архитектурного памятника, должна зависеть от настроения, от субъективной воли одного человека, пусть даже и вполне положительного? Вы считаете это нормальным? Или, может, это заслуживает того, чтобы составить длиннейшую анонимку в какое-нибудь двадцать третье столетие? Как жили? Как у нас решались подобные дела… Сколь многое зависело от каприза судьбы или от того, с какой ноги утром кто-то встал… Учтите, я рад, что секретарь наш оказался мыслящим, чутким, прогрессивным, одним словом… А если бы попался плохой?

Олекса-механик потер себя по лысому черепу, ухмыльнулся, весело повел бровью:

— Плохих секретарей не бывает, заруби себе это на носу, парень. Заруби и больше не болтай на эту тему, если хочешь в туристские ездить… — И добавил уже без тени шутки: — С инфарктом лежит в больнице наш секретарь. Имел в центре какие-то неприятности (не за собор, конечно), только вернулся, и прямо с самолета — в больницу.

Ромчик прикусил язык.

На предложение Миколы ехать в Скарбное Орлянченко ответил отказом, а Олекса-механик, напротив, согласился охотно: на его же мотоцикле они вскоре помчались туда, «на лоно природы», как сказал бы Лобода-сын.

23

Началась новая полоса в жизни Ельки. И случилось все это благодаря заботам старого металлурга, деда Нечуйветра, как его все здесь величают, потому что ни на какие ветры он не взирает, во всем свою линию ведет. Изот Иванович сам привел Ельку к директору, который, оказывается, знал Елькины Вовчуги, состоял с председателем ихним в каких-то хозяйственных отношениях. И что документов сейчас при ней не было, это его тоже не смутило, поверил: поработает у них официанткой, будут и документы.

И уже в тот же день Елька ходила в столовой с белой кружевной коронкой надо лбом, разносила старым людям ужин. Накормит людей, еще и солнце не село, — а она свободна. Когда Елька впервые появилась, эти старые люди окружили ее на крыльце, с симпатией и интересом расспрашивали и о себе рассказывали, не жалуясь, порой даже весело, с шутками.

— Подопечными называют нас. И правда ведь подопечные государства, рабочего класса. Прежде под забором погибали бы, а теперь, видишь, в вечном санатории…

— Кто направляет нас сюда? Одиночество направляет. А кое-когда сдают нас в этот рай родные сыны, а всего чаще невесточки дорогие, чтобы с нами хлопот не иметь. За содержание родителя они доплачивают, а у кого из нас, металлургов, пенсия большая, за того и вовсе не платят.

— Всякие тут среди нас есть: с броненосца «Потемкина» один был — прошлый год схоронили… Был Горбенко, что с Чубарем работал…

Подопечная одна хвалится:

— Все чистоте посвящаем. Соревнуемся за Палату комбыта. Вот в нашей палате цветы самые лучшие, директор в приказе отметил… Главное — не ленись, хоть и в возрасте. Вот хотя бы и я: стул поставлю на стол, вскарабкаюсь и абажур вытру, — хвалится старушка.

Деды здешние иногда над этими чистюлями подтрунивают:

— А за прочный мир в палате вы боретесь? — и к Ельке: — между нами, мужчинами, склок почти не бывает, а женщины, они ведь народ воинственный: та хочет радио, а эта — нет, одна — форточку затвори, а другая отвори… И пошло-поехало…

Затем уже сообща ветераны потешаются над тем из своих, здесь прописанных, который все требует, чтобы директор бюст вождя из чулана вытащил и на клумбе посреди двора водрузил…

— Без бюста он, бедняга, заснуть не может.

Вот так и живут. Есть самодеятельность: хор, струнный оркестр, есть бригада рыбаков.

Одной из старушек Елька так понравилась, что та ей даже платьице хорошенькое подарила, дочкино каким-то образом у нее завалялось.

Ельке тут раздолье. Отработала свое, и свободна: хочешь — читай, хочешь — иди себе в лес. После неопределенности, затерянности, хождения по ухабам жизни здесь как-то сразу прижилась, почувствовала себя непринужденно, ощутила, что и она не лишняя. В свободное время любит бродить по плавням. Туфли сбросит и босиком по земле, наслаждаясь ее духом, ее теплотой, — тут можно босой ходить. Если бы в городе по асфальту прошла — затюкали бы: вот выскочила — как голыш из мака! А на Скарбном — хоть на голову встань — никто не заметит, не засмеет. Может, и останется тут навсегда? Будет нянькой этим старым людям в дни их заката. Остаются ведь людьми и тут, угасая в этой обители печали и старости. Да все люди какие — были знаменитыми на заводах, сражались на броненосцах, на баррикадах… Для таких Ельке не трудно, в охотку даже, разносить миски в столовой.

Бродить после работы по плавням — это теперь ее утеха, услада и забвение.