Собиратель рая

– Знаю, каково это – жить с такой матерью, как у него. У меня бабушка так же болела. Сначала всё забывала, повторяла одно и то же, терялась, уходила неизвестно куда, мы ее по всему городу искали. Потом стала кричать, что мы ее отравить хотим, драться, сама с собой разговаривать. Мебель крушила, по полу каталась, однажды нагадила в ящик с посудой, все стены говном изгваздала, мы только и делали, что отмывали… – Вика отвернулась в сторону, стиснула губы. Помолчала, успокоилась. – А иногда вдруг болезнь отступала, и она делалась такой, как прежде была, – доброй, хорошей. Улыбалась как ни в чем не бывало, по-немецки говорила – она раньше немецкий в инязе преподавала. Но это всегда недолго, такие просветы, а потом – снова обвинения, что мы ее со свету сживаем, и ругань, и крики. Один раз целый день орала, с утра до вечера, чтобы мы ее домой отпустили. А у нас она не дома, а в тюрьме. И мы с матерью не самые близкие люди, какими всю жизнь были, а неизвестно кто, заклятые враги. И так изо дня в день, из года в год, пять лет подряд. Привыкнуть невозможно, каждый месяц что-нибудь новое выкидывала… Короля, скорее всего, то же самое ждет. – Вика прищурила глаза, глядя мимо Карандаша в отчетливо различимое будущее Короля, для нее уже ставшее прошлым и поэтому открытое ей во всех деталях. – А когда с таким человеком живешь, то весь остальной мир… я не знаю… как новости из какой-нибудь Австралии – так он от тебя далек и безразличен. Какая разница, что у них там в Австралии происходит, когда у тебя смерть под боком, просыпается рядом с тобой и засыпает. Люди говорят о чем-то своем, шутят, а я гляжу на Короля и вижу, что, сколько бы он с нами ни шутил, на самом деле он всеми мыслями с матерью, как я с бабушкой была. Она для него весь мир перечеркивает. Или, может, не окончательно перечеркивает, а лишает того значения, которое мы все ему придаем… Поэтому ему всё и до лампочки и он для вас самый свободный человек. Никто, никто его, кроме меня, не понимает! Он, может, потому и собирает всё на свете и сохраняет, что она у него все теряет и забывает.

Карандаш кивнул:

– Я тоже об этом думал. Но все немного сложнее. Его собирательство движимо ностальгией, а на дне ностальгии всегда образ матери. Тяга к матери придает ей силу, а невозможное возвращение к ней подменяется накоплением вещей из прошлого. Но их всё равно никогда не хватает, чтобы заменить мать. Поэтому Король и собирает всё подряд и все равно ему мало – ностальгия ненасытима.

Вика посмотрела недоверчиво, не слишком убежденная словами Карандаша:

– Ты ему об этом говорил?

– Нет. Зачем? А ты?

– О чем? О бабушке?

Когда Вика произносила “бабушка”, в ее простом широком лице проглядывало что-то от внучки из сказки, заблудившейся в темном лесу, полном волков.

– И об этом, и о том, что ты его понимаешь.

– Пыталась. Покивал да отшутился.

– А может, он и не хочет, чтобы его понимали?

– Он хочет, чтобы все в нем короля и учителя видели, а над тем, кто его по-настоящему понимает, он только издевается. Думаешь, я не замечаю, что он всегда надо мной смеется? Даже когда с виду серьезный, всё равно смеется – про себя, скрыто. Но я чувствую. И так смотрит, как будто одним взглядом раздевает. Не от одежды только – это бы еще полбеды, а вообще от всего. От всех моих мыслей, от того, что я сама о себе думаю, от уверенности, что я – это я… Будто всё это у меня чужое, заемное, взятое у времени напрокат, и ему это с первого взгляда видно. Так что ничего своего, кроме тела, у меня не остается, а это же смешно, в самом деле…

Карандаш подумал, что эта внучка из страшной сказки без одежды, наверное, и правда выглядела бы комично. Такой делала Вику ее серьезность, а еще впечатление, что, нагруженное этой серьезностью и неизбывной обидой, ее тело живет совсем отдельной от нее нелегкой жизнью, тяжело вздыхает и колышется в темноте почти всегда неловко сидящих на ней платьев.

– Слушай, Вика, а ты снилась себе когда-нибудь голой среди одетых?

Карандаш был вообще-то человеком стеснительным и кого-нибудь другого вряд ли смог бы так запросто спросить, но с Викой он чувствовал, что может себе это позволить: она была явно еще застенчивее его.

– С чего это ты взял?

– Лера говорила. Ей тоже снилось, и Королю, и мне. Она считает, что это всем снится, кто с Королем по барахолкам рыщет. Что это Король нас всех этим сном заразил.

– Ну не знаю, может, Лерку и заразил. – Вика с сомнением пожала плечами. – А меня никто не заражал. У меня все сны свои.

– Значит, снилось все-таки?