Собиратель рая

– “Броненосец «Потёмкин»” – это Эйзенштейн, мать, а я тебе про Эйнштейна говорю! – Старик разгневанно застучал своей лыжной палкой по заснеженному асфальту, и в такт ударам затряслась его голова. – Который теорию относительности выдумал.

Ну вот, опять она всё перепутала! Что же делать? Как ей было различить этих “штейнов”, если их почти одинаково зовут?! Что если старик теперь рассердится на нее и не захочет показать дорогу домой?

– Я его, еще когда в институте работал, опроверг! Камня на камне от его теории не оставил! Ни от общей, ни от частной! Они мне там, конечно, не поверили, но что мне за дело? Я даже разговаривать с ними не стал. Повернулся и ушел. Всё равно придет время и все поймут, что я прав! Еще пожалеют! Еще прибегут ко мне. А я им даже не открою! С вашим Эйнштейном, скажу, мне давно всё ясно, все его ошибки мне насквозь видны. Вот что я с ним сделал! Вот! Вот! – Старик достал из урны пластиковую бутылку, бросил на асфальт и принялся топтать.

Его длинное лицо яростно корчилось, ни одно выражение не задерживалось на нем больше чем на полсекунды, брови ходили вверх-вниз.

– Дело не в том, мать, что время относительно, а в том, что оно дыряво, – заявил он, расправившись с бутылкой. – Про черные дыры слыхала?

После неудачи с Эйнштейном Марина Львовна уже не решалась отвечать сразу, и старик не стал дожидаться, пока она выйдет из замешательства:

– Черные дыры, мать, они не только в пространстве – они во времени! И всё в них проваливается, да никто этого не замечает. Один я заметил! Заметил, рассчитал и доказал – за это меня из института и выжили. Пострадал, мать, за правду! А ты как думала? Вот ты, например, говоришь, что в проезде Художественного театра живешь, а он уже много лет Камергерским называется. Где ты, спрашивается, все эти годы была? А? Не знаешь?

Марина Львовна растерянно заулыбалась, как всегда она улыбалась, когда ей нечего было сказать.

– То-то. Не знаешь.

– Ну как это где была? Я работала. Приносила людям пользу…

– А я, по-твоему что, баклуши бил?! В носу ковырял?! Почему же ты тогда не знаешь, как твой проезд теперь зовется?

Работа была последним, на что Марина Львовна могла сослаться в свое оправдание, больше ей ничего в голову не приходило.

– А я тебе, мать, скажу. Ты просто провалилась в дырку времени. Со мной такое много раз случалось. Обычное дело, меня это ни капли не удивляет. Я уже к такому привык. Так что ты не бойся, выберемся. Я тебе помогу. Идем, покажу тебе, где твой проезд. Это близко, тут и двух кварталов нет. А если дворами пройти, то еще ближе.

Марина Львовна даже не пыталась понять слова старика про какие-то там дырки, тем более что говорил он быстро и невнятно, а потрескавшиеся мокрые губы его большого красного рта двигались еще быстрее, как будто отдельно от мятого лица. Она уяснила только, что он готов показать ей дорогу, и принялась благодарить.

Наклонив голову против летящего в лицо снега, старик зашагал вперед, да так быстро, что Марина Львовна, не ожидавшая от него такой прыти, едва поспевала, продолжая на ходу лепетать, что это с его стороны лишнее, она прекрасно нашла бы и сама…

– Сама, сама… Все вы всё сами хотите, никого не слушаете, говори вам, не говори!

Они свернули в темные дворы, но, когда проходили мимо сгрудившихся в полумраке помойных баков, старик остановился в нерешительности:

– Сюда я еще не заглядывал… Надо бы посмотреть, что там интересного…

– А как же я одна? – растерялась Марина Львовна. – Я тут уже не знаю…

– Да, действительно. Ну ладно, ладно… – Он хотел идти дальше, но неисследованные баки притягивали его неодолимо. После каждого шага старик оглядывался на них, это было сильнее его, и наконец он не выдержал: – Знаешь что, здесь уже совсем два шага осталось. Видишь просвет между домами? Иди на него и не заблудишься. Там он, твой проезд Художественного театра. А я тут…

У меня еще тут дела. – Повернулся и, не слушая благодарного лепета Марины Львовны, заторопился к помойке. Но потом всё же оглянулся и прокричал ей вслед: – Главное, запомни: Яков Семёнович Драбкин опроверг твоего Эйнштейна! Разгромил его в пух и прах! Яков Семёнович – это я! Запомнила?

– Запомнила, – обернувшись, закивала Марина Львовна.

– И всем остальным расскажи.

– Обязательно расскажу.

– Ну давай, мать. Смотри не забудь! – Он снова засеменил к бакам, а Марина Львовна пошла в направлении сияющего просвета между двумя темными громадами, и Яков Семёнович Драбкин стерся из ее памяти раньше, чем его короткая, кривая на одно плечо фигура растворилась в снежной завесе у нее за спиной.