Собиратель рая

– А мне еще знаешь, как снилось? Будто я плыву на соревнованиях – я в детстве и потом, в институте, плаванием занималась, – хорошо плыву, выхожу вперед, финиш уже близко, на трибунах битком, все на меня смотрят – и вдруг понимаю, что я без купальника, забыла надеть! Пока я в воде, с трибун этого не заметно, но, как только стану выходить на финише, все, конечно, увидят. Я не знаю, что делать, пытаюсь плыть медленнее, пропускаю вперед одну, другую, остаюсь последней и начинаю тонуть. И еще стараюсь скрыть, что тону, поменьше трепыхаться, чтобы не привлекать внимания. Помню, даже думала: сейчас утону, и всё, никто меня ни в чем обвинить не сможет, скорей бы уже! Ухожу под воду, задыхаюсь, не выдерживаю, начинаю всплывать и просыпаюсь… – Лера рассмеялась, отпила вина. – Вот каким сном меня Король наградил. А теперь и тебя тоже. И Вику. Про Боцмана не знаю, мы с ним о снах никогда не говорили, но думаю, что и он от чего-нибудь похожего среди ночи подскакивает. Можешь у него спросить при случае.

– Обязательно спрошу.

За столом, где играли в шахматы, тем временем разразилась давно назревавшая ссора. Михалыч проиграл и, обвинив в своем поражении Юрчика, путавшего его своими комментариями, обрушился на него с трехэтажным матом. Тот начал было возражать, но Михалыч рассвирепел от этого еще больше, и Юрчику пришлось спасаться бегством. Ему вслед полетели через головы Карандаша и Леры шахматные фигуры, Карандаш смеялся, глядя на метавшего фигуры Михалыча с перекошенным от злости лицом, но голову все-таки пригибал. Лера, сидевшая к шахматному столу спиной, и бровью не повела, даже не обернулась. Вместо этого она снова поднесла к губам мундштук и затянулась, полузакрыв глаза. “Держит стиль, – подумал Карандаш, – это она умеет. Тоже у Короля научилась, не иначе”.

– Это он тебе мундштук подарил?

Кивнула:

– Вещь, а? Есть у Короля чувство стиля, этого у него не отнимешь.

Карандаш вообще-то терпеть не мог слова “стиль” и всех его производных.

– Стиль – это порок. Это Дега сказал, художник.

– Ничего он, твой Дега, не понимал. Ему бы только балерин рисовать да на старости лет голых теток. Стиль – это и есть свобода: самодостаточность и неслучайность. То есть всё, что нужно. Если он у тебя есть, то ничего больше не надо, а если нет, то ничем ты его не заменишь.

– Это ты мне сейчас словами Короля говоришь, практически слово в слово. Так и слышу его голос.

Лера пожала плечами – мол, считай как знаешь. А потом, очевидно, в отместку за разоблачение, задумчиво произнесла:

– Понимаешь, в чем дело… С ним я неповторимой себя чувствовала, а без него – баба как баба. Как любая другая. А знаешь, как неповторимой хочется быть?!

– Для меня ты не любая…

– Ну, спасибо. Значит, не уезжать, да? С тобой остаться? – Она изобразила радость, но явно преувеличенную, поэтому Карандаш молчал.

– Ты станешь знаменитым писателем, будешь строчить роман за романом, зарабатывать кучу денег, я детей нарожаю, ты будешь нас обеспечивать, я – их растить… Заживем! Да, Карандаш?! Ты сколько детей хочешь? Двоих или троих?

Лера говорила быстро, уже не скрывая насмешки, а он видел, как она тонет, отчаянно барахтаясь, колошматя руками по воде своего сна, всплывая с испуганно расширенными глазами на мокром лице и погружаясь обратно под воду. И молчал.

За столом в углу Дим Димыч с Михалычем, собрав разбросанные фигуры, расставляли их для новой партии.

Через месяц Лера уехала в Нью-Йорк и вышла замуж за своего Колина. К той ночи, когда Марина Львовна, вместо того чтобы вернуться с прогулки домой, отправилась на квартиру в проезде Художественного театра, где прошла большая часть ее жизни и Королю пришлось идти ее искать, Лера жила в Нью-Йорке уже больше трех лет.

6.