Собиратель рая

– Живой, – констатировал кривоносый. – Бери его слева, я справа. Я здесь рядом один открытый подъезд знаю, там замок сломан. За две минуты дотащим.

– Слушай, мне некогда. Я тут не просто так гуляю. Дело у меня. Важное.

– Говорю тебе, две минуты! Замерзнет человек! Давай, берись. И сумку его захвати, вон она, под скамейкой.

Когда Кирилл закинул сумку за спину, в ней что-то звякнуло. Вместе подняли грузного, заваливающегося Витька и, положив его руки себе на плечи, поволокли. Каждые несколько шагов Валера – так назвался кривоносый – совал Витьку локтем под ребро, надеясь привести его этим в чувство, тот громко рыгал после удара, но в сознание не приходил.

– Для чего тебе, урод, ноги даны?! – исходил напрасной злобой Валера. – Будешь ты идти или нет?

– Не бей ты его, видишь, бесполезно. Сами дотащим, раз взялись.

– Бесят меня такие! – хрипел на ходу Валера, придавленный тяжестью. – Не можешь на ногах держаться – не пей. Баба его бросила. Лучше б навалял ей как следует, чем так нажираться. Я от своей сам ушел, а если б не ушел, точно убил бы! Так руки и чесались… Но зачем, думаю, мне новый срок? Хватит уже с меня – шесть лет псу под хвост. Уф-ф… Давай, что ли, передохнем малость.

Положили Витька, удовлетворенно шмыгнувшего носом, на сугроб, распрямили спины и только тут заметили, что идет снег. Фонари, огни машин и окон расплылись и потерялись в нем, переулок, куда они свернули с бульвара, уперся в тупик белой сыплющейся мглы.

– Где он, твой открытый подъезд? – спросил Кирилл. – Далеко еще?

– Да здесь он, здесь, куда ему деться? Сейчас пустырь будет, за ним сразу дом.

– Ты уверен?

Валера нехорошо посмотрел искоса:

– Ох, не зли ты меня… Не видишь, я и так сейчас дерганый.

Зачем я с ним связался, с досадой подумал Кирилл. Теперь так просто не отделаешься. А если этот подъезд окажется закрытым, что тогда? Куда дальше этого бугая тащить?

– Понимаешь, я мать ищу. У меня мать пропала. Ушла гулять и пропала. Давно уже должна была вернуться, а ее всё нет. Здесь где-то поблизости бродит. У нее с памятью беда.

– Это плохо, мать нельзя терять, – с угрюмой назидательностью сказал Валера. – Мать – самый главный человек. Все бабы тебя предадут, сдадут с потрохами, как моя, одна мать никогда тебя не предаст. Ты ее найди. Обязательно найди.

– Вот я и пошел искать. А вместо этого с другом твоим вожусь…

– Ладно, тут всего ничего осталось. Берем Витька, и пошли.

Мимо пустыря тащились почти бесконечно, хотя, наверное, это только казалось так от тяжести ноши. Пустырь растворялся в мутной белесой мгле, не просвеченной ни одним фонарем, не имеющей конца и края. Изредка в ней возникало кренящееся на ветру дерево или дрожащий куст. Московская окраина, казалось, граничила здесь с Сибирью, с тайгой или тундрой, уходящей в бесконечность севера, где люди пропадают навсегда и никогда не возвращаются, напрасно даже пытаться искать их следы или останки.

Подъезд был открыт, Витька свалили под лестницу; когда Кирилл поставил рядом с ним его сумку, снова что-то звякнуло, и, заглянув в нее, Валера извлек бутылку водки.

– А Витёк-то парень не промах! Запасливый. Прихватил с собой, не поленился. Будешь?

Кирилл хотел было отказаться: пока тащили Витька, он согрелся и даже вспотел, но тут в открытую дверь подъезда ворвался со снегом порыв ледяного ветра, Кирилл выглянул наружу и увидел, что там уже настоящая метель.

– Давай.

Валера открыл бутылку и приложился первым, запрокинув голову, – на худой шее заходил вверх-вниз кадык. Оторвался, передохнул, вытер губы, протянул бутылку Кириллу:

– Жаль, закусить нечем.

– Да она и так легко идет. Эй, эй, не увлекайся, мне-то оставь.

Водка и правда сперва пилась как вода, Кирилл не почувствовал обычного ожога, только тепло, разлившееся в животе, и заслякоченный подъезд с искорябанными надписями синими стенами показался уютным, подвернувшимся специально, чтобы он мог передохнуть и обогреться. Где-то наверху было, видимо, не закрыто окно, и подъезд с первого до последнего этажа полнился гулом и свистом ветра, из лифтовой шахты доносились тягучие стоны и жуткие завывания, но всё равно здесь было лучше, чем на улице. Уходить уже не хотелось. Когда, заворочавшись, захрапел под лестницей Витёк, его храп прозвучал совсем по-домашнему. Валера, выбрав место почище, сел на лестницу, притулился к стене, предложил Кириллу:

– Что ты там мнешься? Садись.

– Мне идти надо, мать искать.

– Допьем, и пойдешь, кто тебя держит? Мать найти нужно, без нее никак… Никому нельзя верить, только матери! Все обманут, все тебя предадут, кроме нее. На меня жена, представляешь, заяву в отделение положила, что убить ее грозился! Я ее еще пальцем не тронул, а она сразу заяву! Что я ей сделал? Грызет меня и грызет, прямо зубами нервы перепиливает. А чуть на нее цыкнешь, сразу к ментам бежит. Что за человек?!

Его маленький рот брезгливо скривился, глаза после каждого глотка из бутылки делались всё водянистее, всё более потерянно блуждали вокруг, точно не находили ничего, на чем могли бы остановиться без отвращения.

– Да сядь ты, не стой над душой!