Собери себе рай

На самом же деле сосед вот уже несколько месяцев чувствовал себя наконец-то освобожденным. Не свободным, поскольку для этого нужно было изменить общественный строй, но могу себе представить, что у него было приятное чувство, посещающее мужчину, когда он уже может расстегнуть сорочку и расслабить галстук.

Шла Пражская Весна, и уже очередной месяц можно было говорить и писать, что думаешь. Можно было выехать за границу туда, куда тебе хотелось. Понятное дело, речь не шла об истинной демократии и плюрализме, что существовали перед войной. Все так же речь шла о социализме, но уже таком, который никого не исключает и не унижает.

Выходили ранее запрещенные книжки.

Ленка Рейнерова (с которой я познакомился в 2003 году, и которая к тому времени была уже последней немецкоязычной писательницей Праги), благодаря Весне могла, к примеру, издать свои воспоминания о сталинской тюрьме, где допрашивающие приказывали ей объяснять, по какому праву она живет. "А вот это и вправду любопытно, - говорил следователь. – Вы утверждаете, товарищ, что нацисты во время войны уничтожили всю вашу семью. И только именно вам так повезло, что как раз с вами ничего не случилось"[33] (Эти воспоминания – Цвета солнца и ночи – были напечатаны, но не успели попасть в книжные магазины. После подавления Пражской Весны наступила неосталинизация, которую в Чехословакии называли тогда "нормализацией"; из продажи удалили сотни книг, которые государственные издательства позволили себе издать в 1968 году, в том числе, книги Гавела, Кундеры, Когоута, Шкворецкого. Польская выборка текстов Ленки Рейнеровой появится в свет, благодаря издательству Czarne. – Примечание Автора).

Я считаю, что наивысшим достижением Пражской Весны было то, что можно было безнаказанно вспоминать.

"Сражение человека с властью – это борьба памяти с забытьем", - говорит в 1971 году один из героев Милана Кундеры.

Лидер этих перемен, секретарь коммунистической партии Александр Дубчек, писал через два десятка лет, что по сравнению с Пражской Весной, перестройка Горбачева была жиденьким и тепленьким чайком, а гласность полностью проигрывала свободе слова, которую чехи гарантировали себ декретами.

Советский Союз решил положить этому конец, и пять армий Варшавского договора вторглись в Чехословакию. Брежнева, якобы, более всего бесило то, что там людям разрешают говорить, что те желают.

После ввода войск, Дубчека, вместе со всем Центральным Комитетом партии, советские десантники вывезли в Москву, где его заставили подписать договоренность, в которой он соглашался на пребывание чужих армий в своей стране.

Поляки бросали чехам листовки:

"Мы пришли исполнить интернациональный долг в отношении вас и нас самих.

Братья!

Поглядите правде в глаза и осознайте, какую судьбу готовили вам ваши же реакционные силы. Перед лицом опасности, мы с вами – точно так же, как когда-то, вместе, в одних рядах под Грюнвальдом, мы совместно победили державу крестоносцев".

В течение нескольких недель после нашествия – прежде чем закрыли границы – из Чехословакии сбежало сто пятьдесят тысяч граждан.

В Варшаве проходили акции протеста против этой интервенции, только население маленького городишка Золоторыя от этих сведений было тщательно отрезано. Точно так же, как и простые солдаты, которым вдолбили, что им придется сражаться с немцами, поскольку, изображая туристов, те вторглись в Чехословакию, чтобы устроить там капитализм. Офицерам даже показывали снимки немецких отпускников, у которых под одеждой было спрятано оружие, и которые уже создали серьезные военные базы[34] ("Вхождение генералов", опубликованный в ежеквартальнике "Карта" № 06/1991 рапорт, посвященный военной операции "Дунай", содержит множество анкет, заполненных ее командирами. – Примечание Автора.). Чехи и словаки, якобы, пыли полностью одурачены западной пропагандой, поскольку слишком полюбили марки и доллары.

На сделанное недавно замечание, что это ведь какая-то чушь, как могли солдаты в 1968 году поверить в новую войну с Германией, один из тогдашних польских военачальников ответил, что солдаты поверили. "А разве совсем недавно весь мир не поверил, будто бы у Ирака имеется атомное оружие?" – спросил он[35] (О пропагандистской обработке военнослужащих Народной Польской Армии в августе 1968 года рассказывает полковник Ян Газаркевич, который участвовал в операции "Дунай"; беседа с Петром Липиньским "Сцены из жизни оккупанта" – "Дужы формат", приложение к "Газете Выборчей" от 19.08.2008. – Примечание Автора). Его поколение все еще помнило войну, отрицательное отношение к Германии было всеобщим. "Власти знали, что мы поверим во все нехорошее, сказанное про Германию, ведь детство я провел под оккупантами", - пояснял он.