Собери себе рай

- Мы были в списках близнецов-евреев. Отец уже находился в концлагере в Терезине, он пережил, после войны даже был чиновником в банке, а нас схватили прямо со двора. Лично я никакого страха не чувствовал. Когда нас поставили на плаце, я думал, что нас будут расстреливать. Помню, что мне было интересно, когда пулька уже попадет в меня, буду я чувствовать, насколько глубоко она впилась, или уже нет. Но в нас не стреляли.

- Там были какие-нибудь женщины?

- Понятное дело, и мальчики, и девочки.

- А взрослые?

- Мариуш, когда мне было девять лет, каждая из них казалась мне взрослой. Там были близнецы до восемнадцатого года жизни. Так что восемнадцатилетние были очень даже взрослые. Но зачем ты об этом спрашиваешь?

- Потому что вот уже тридцать лет ты устанавливаешь свои модели под стеной. Грязной и исцарапанной. Не может ли твоя стена быть стенкой каменного барака в гитлеровском лагере?

- Черт!

- Что случилось?

- Похоже, этого еще никто обо мне не писал. Ну да! Может быть и так!

(Саудек снова подпрыгивает на диване).

- Ты ставишь женщин и мужчин под разрушенной стеной, поскольку та является твоим эстетическим микрокосмом, закодированным еще в детстве.

- Так оно и вправду может быть! Но эта стенка пришла ко мне сама, бессознательно, я сотворил ее несколько десятков лет назад.

(Сара Саудкова склоняется к нему:

- А вот любопытно, пан Саудек, - говорит она, что ваш брат-близнец, будучи молодым человеком, завел себе комнату, и стены покрасил так, чтобы они выглядели поцарапанными и поврежденными сыростью. Что-то в этом есть!

- Так ведь мы никогда не говорили с братом о каких-либо стенах! – удивляется Ян. – Он сделал так независимо от меня. Я столько читал про подсознание, и мне в голову не приходило, откуда взялась моя стена).

- Что в жизни самое важное?

- Выжить.

(Мы поднимаем тост минералкой "Dobrá voda").

- Большинство моих ровесников твердит, будто бы жизнь короткая и нехорошая. Я же считаю, что она долгая и сладостная. Я вообще не могу понять своих ровесников, так как они все поболели. Поддались. Не желают сражаться. Зато я все время верю! Что, к примеру, самый лучший снимок еще передо мной. А они уже ничего не хотят. У них нет и сексуальных интересов, а ведь только они побуждают человека. Вот они и стоят за пособиями на почте.

- Богумил Грабал считал, будто бы сексуальные фантазии вообще влияют на мышление. Наиболее выдающийся чешский писатель утверждал, что сладострастие способно натренировать себе кору мозга!

- С Грабалом мы были знакомы. Я думаю о нем. Размышляю о том, как много было у него знакомых в пивных, ведь своих дружков по пивной кружке он описывал всю жизнь, но на самом деле он был очень одиноким. Я не прощу нашему правительству, что Грабал выбросился из окна.

- Минуточку. Грабал лежал в больнице на Буловке в Праге и выглянул из окна, чтобы накормить голубей. Это было на пятом этаже. Об этом писали, как о несчастном случае. Что тут может иметь правительство?

- Так ведь имеет! Он вечно облизывался на женщин. Было бы достаточно, чтобы государство наняло бы ему сиделку, которая бы ухаживала бы за ним круглые сутки. Дали бы ей тысячу долларов в месяц, она ходила бы перед ним голой, что-то бы ему готовила и удерживала бы его при жизни. Помни: старику всегда нужна голая женщина моложе его, и тогда ему будет хотеться жить. А у него умерла жена, и он был ужасно одинок… Так что я не верю, будто бы он выпал из окна.

(Саудек всегда говорит откровенно. Когда его спросили, знаком ли он с президентом, он ответил – причем, в крупнейшем чешском издании – что конечно же, во времена коммунизма у них была общая любовница. Как-то раз они разминулись на лестнице: Саудек заходил к ней в квартиру, а Гавел спрятался за лифтом.

В серьезном цикле чешских Бесед под конец света Ян Саудек заявил: "Мне хотелось бы быть женщиной!". Как и у Грабала, у Саудека нет никаких торможений, чтобы откровенно говорить о себе. Великий писатель частенько признавался в собственной боязливости: "Страх я получил уже в генах", - писал он. Точно так же и Саудек. В автобиографии, названной Холостяк, женатый, разведенный, вдовец он признается, что когда в средине пятидесятых годов давал военную присягу, то давал клятву на "верность коммунизму и смерть Черчиллю". Но в то же самое время он тщательно учился, как сказать по-английски: "Не стреляйте! Я чехословак! Я сдаюсь!" Выявление вслух, в особенности – публично, о своих комплексах, это его психотерапия. – Меня никто не задержит, - говорит он. – Я говорю вещи, о которых никто не говорит).

- Например, ты говоришь, что для многих родителей битье детей заменяет секс, побойся Бога!

- Ты посмотри на некоторых отцов, как они бьют своих маленьких дочерей. Щеки у них краснеют, голос делается прерывистым, дыхание ускоренным: "А вот тебе, а вот, а на, а на-на, а на-на!... Ну, будешь теперь хорошей девочкой…" – после чего следует успокоение. Это всегда было заменой секса. Теперь ты сам видишь, что, к примеру, по телевизору я должен выступать только вживую, иначе вырежут.