Собери себе рай

- Именно. Похоже, ты прав. В последнее время я начал подозревать, что являюсь скрытым гомосексуализмом, и на самом деле, в глубине души женщин ненавижу. Ведь я вообще на женщин глядеть не могу, если не нажрусь.

- Погоди, погоди. Ты, о котором в Праге говорят, что у тебя была тысяча женщин, четвертая жена и семеро признанных тобою детей…

- Вот именно! Не забывай, если у мужчины слишком много женщин, к тому же он желает, чтобы другие это тоже замечали, тогда, чаще всего, он не слишком уверен в своей мужской сути. Весьма часто он желает скрыть свою заинтересованность мужчинами.

- А можно спросить, со сколькими женщинами ты переспал? Их и правда была тысяча?

- Никогда не отвечу на подобный вопрос. Или… отвечу. Отвечу так, как однажды ответил мой брат. "Дайте-ка посчитать, - говорил он и начинал считать на пальцах: - одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… ну да, восемь… сотен".

(Мы смеемся; Ян пробует пирожное. – Хорошие пирожные, - говорит он. – Вы их сами пекли? – обращается он к Саре. Он всегда обращается к ней на "вы". Если не считать двух самых младших дочек, к женщинам он никогда не обращается на "ты" или по имени. Только "вы", только "пани". Поясняет, что это по причине чести, которую он испытывает к женщинам).

- Возвращаясь к вашему предполагаемому гомосексуализму…

- Я говорил это всем женщинам, с которыми спал, и ни одна мне не поверила. Они считали, что это такой выпендреж.

- Саудек ни перед чем не остановится.

- Остановлюсь перед всем!

("Саудек ни перед чем не остановится" – это написано. На одном из сников он висит между двумя обнаженными женщинами, словно Иисус на кресте между разбойниками. На другой фотографии – он выставляет голую женщину в гинекологическую позицию относительно объектива, сам он тоже голый, но пририсовал себе нимб около головы. То есть: святой – творец – формирует женщину).

- У тебя нет внутренних тормозов?

- У меня очень сильная самоцензура. Скажу даже больше: во мне даже есть врожденная трусость.

- А твои табу в фотографии?

- Ясное дело, что они у меня имеются. Я не желаю фотографировать уродливые вещи. Не желаю фотографировать тел в состоянии разложения. Не желаю фотографировать нищету мира сего. Я не стану делать фотографии, в которой должно быть растоптано человеческое достоинство. Сейчас рынок весьма требует отвратительных снимков. Мой же снимок должен характеризоваться одним: его можно повесить на стену. Я за декораторскую суть фотографии.

- Вы фотографируете, когда пьяны?

(- Отличный вопрос! – Саудек подскакивает на диване и говорит, что за него он подарит мне свое любимое вино, предпоследнюю бутылку из коллекции. – Не принесете ли вы из кухни, - обращается он к Саре. Через минуту на столе стоит красное вино из Чили, с виноградника Тарапака).

- Дорогой мой, - возбужденно объясняет он. – В последнее время во мне все меньше отваги. Все меньше и меньше. А когда я напиваюсь, храбрость ко мне возвращается. Когда я пьян, фотография в психологическом смысле для меня ничего не стоит. Здесь есть только одна лажа: по пьянке легко о чем-нибудь забыть, дать большую выдержку или что-нибудь подобное.

- А разве снимки, сделанные на пьяную голову, отличаются от трезвых снимков?

- Нет, совершенно не отличаются. Они даже резче. Понятное дело, по причине ошибки. Аппарату, которым я пользуюсь, уже пятьдесят лет. Я использую старого типа пленку и старого типа бумагу. Проявленные снимки подкрашиваю.

- Одна известная критикесса, директор серьезного музея в Праге, написала: "Мне мешает склонность Саудека к ужасному вкусу и китчу". Чтобы вы ответили ей, если бы такая оказия случилась?

- Она знает, что бы я ей ответил, потому что она моя бывшая любовница. И ее дочка тоже.

- Чтоооо?

- Дорогой мой приятель Мариуш. Мне шестьдесят семь лет, но в свое время, кто меня знал, тот от меня сбежать не мог. От Саудека спасения не было.

- А каков он – "хороший вкус"?

- Я этого не знаю. Знаю одно: мои снимки не выполнены в эстетике отвратительного или жестокого. Это фотографии – словно из сна. Они показывают не то, как жизнь выглядит, но как бы нам хотелось, чтобы она выглядела.

- Ваши первые детские воспоминания – это концентрационный лагерь. Вам было всего несколько лет, когда очутились с братом в лагере.

- То был не типичный концлагерь. То был переходной лагерь, лагерь для близнецов. Мы были предназначены для экспериментов доктора Менгеле. Но как только мы туда попали, нас сразу же освободили русские. Помню, как они бежали. Я, дитя, выглядывающее из окна барака не мог понять, что фуражки не сваливаются у них с голов. Они бежали, а фуражки держались на месте. А еще они кричали: "Урррааа!!!". Вот пани Саудкова, закричите-ка "Урррааа!!!" И чтобы фуражка с головы не упала! Чудо! После войны я сам пробовал так делать, и мне не удалось. Советы – то была армия по-настоящему натренированная.

- Как вы попали в лагерь?