Собаки

Другой раз мохнатому бродяге удалось пробежать половину Калифорнии, весь Орегон и часть Вашингтона, прежде чем его поймали и отослали назад. Замечательна была быстрота, с которой он бегал. Как только он успевал поправиться и отдохнуть и его спускали с привязи, он употреблял всю энергию на то, чтобы пробежать как можно большее расстояние. В первый день, как указывали впоследствии, он иногда пробегал сто пятьдесят миль, а потом пробегал средним числом по сто миль в день, пока не удавалось его поймать. Он всегда возвращался исхудалый, голодный, злой, и всегда убегал сильный, с свежими силами, направляясь всегда на север, точно повинуясь какому-то внушению, которого никто не понимал.

В конце концов, после целого года напрасных попыток бежать, он примирился с неизбежным и остался жить в домике, возле которого он впервые загрыз зайца и переночевал в кустах. Но даже после этого прошло много времени, прежде чем удалось погладить его. Это была крупная победа, потому что Ирвин с женой одни могли дотрагиваться до него. Волк был очень разборчив и брезглив, и ни один посетитель домика не мог расположить его к себе. При приближении постороннего человека раздавалось глухое ворчание; если же он осмеливался подойти поближе, губы Волка приподнимались, обнажая клыки, и он начинал рычать и огрызаться с таким свирепым видом, который устрашал самых храбрых людей.

У него, казалось, не было прошлого, и история его начиналась с того времени, когда он явился к Вальту и Мэдж. Он прибежал с юга, но они никогда ничего не слыхали о его прежнем хозяине, от которого он, очевидно, убежал. Их ближайшая соседка мистрис Джонсон, продававшая им молоко, решила, что это клондайкская собака. У нее был брат, который скитался где-то в Клондайке в поисках золота, и поэтому она считала себя авторитетом по этому вопросу.

Они не спорили с ней. Во-первых, кончики ушей Волка были, очевидно, когда-то отморожены и не могли окончательно зажить; во-вторых, он был очень похож на фотографические снимки алясских собак, которые они видели в газетах и журналах. Они часто высказывали догадки относительно его прошлого и старались представить себе на основании того, что они читали и слышали, какова была его жизнь на далеком севере. Они знали, что его все еще тянуло на север. Иногда по ночам, когда ветры дули с севера и в воздухе чувствовалось дыхание мороза, его охватывало страшное беспокойство, и он начинал заунывно и жалобно выть протяжным волчьим роем. Но он никогда не лаял, и ничто не могло заставить его сделать это.

Во время его приручения они вели нескончаемые споры о том, кому из них принадлежит Волк. Оба они заявляли на него свои права, и каждый из них громогласно заявлял о своем новом доказательстве привязанности с его стороны. Сначала победа была на стороне мужчины, главным образом потому, что он был мужчина. Было вполне очевидно, что Волк не привык к женщинам и не понимал их. Он никак не мог вполне примириться с одеждой Мэдж. Одно только шуршание ее юбок заставляло его подозрительно настораживаться, а в ветреный день она и вовсе не могла подойти к нему.

Но зато кормила его Мэдж; Мэдж распоряжалась в кухне, и лишь с разрешения Мэдж, одной только Медж, его допускали в ее пределы. Благодаря всему этому она надеялась преодолеть все затруднения. Тогда Вальт стал прилагать особенные старания, чтобы добиться любви Волка: он приучил его лежать у своих ног, когда он писал поэмы, и, разговаривая и лаская Волка, терял много времени, предназначавшегося для работы.

В конце концов победа осталась за Вальтом, и вероятно только потому, что он был мужчина.

— Мне хотелось прочесть тебе мою новую поэму именно в таком уголке, — сказал Вальт, указывая движением руки на сухой пень, где можно было сесть.

Из чащи папоротников выбегал узкий ручеек, струясь вниз по мшистым камням, и пересекал тропинку почти возле их ног. В долине раздавалось звучное пение жаворонков, и всюду вокруг, то сверкая на солнце, то прячась в тени, — порхали большие желтые бабочки.

Снизу вдруг послышался какой-то странный звук, прервавший Вальта, который тихо и медленно читал свою рукопись. Это был треск сучьев под тяжелыми шагами, изредка прерываемый звуком падавшего камня. Когда Вальт кончил чтение и взглянул на жену, точно ожидая ее одобрения, на повороте тропинки показался мужчина. Весь в поту, с непокрытой головой, он в одной руке держал платок, которым обтирал лицо, а в другой — новую шляпу и смятый накрахмаленный воротник, который он только что снял с шеи. Он был очень хорошо сложен и мускулист и, очевидно, чувствовал себя не совсем удобно в новой черной паре.

— Жарко, не правда ли? — окликнул его Вальт, который всегда проповедывал деревенскую простоту жизни и никогда не упускал случая доказать это на деле.

Человек остановился и кивнул головой.

— Да, я не особенно привык к такой жаре, — сказал он, точно извиняясь, — я больше к холоду привык, ниже нуля.

— Ну, этого здесь не найдете, — со смехом сказал Вальт.