Собаки

Миллер продолжал соображать, точно борясь с самим собой, и Мэдж украдкой торжествующе взглянула на мужа, который ответил ей одобрительным взглядом.

— А как вы думаете? — вдруг спросил Миллер.

Мэдж в свою очередь тоже с замешательством взглянула на него.

— Что вы хотите сказать? — спросила она.

— Вы думаете, что он предпочтет остаться в Калифорнии?

Она уверенно кивнула головой.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала она.

Миллер опять стал соображать и спорить с самим собой, но на этот раз вслух, пристально глядя на животное, служившее предметом их спора.

— Он всегда был усердным работником, и много сделал для меня. Он никогда не бездельничал и отлично приучал к работе новичков, Башка у него удивительная, он умеет все делать, только говорить не умеет. Он понимает все, что ему говорят. Взгляните-ка на него, — ведь он знает, что мы о нем говорим.

Собака лежала у ног Миллера, положив голову на лапы, подняв уши, точно прислушиваясь; глаза ее, казалось, напряженно следили за движением губ обоих людей и за звуками, слетавшими с них.

— Он еще годится для работы… на много лет. Да и люблю я его, очень люблю.

Раза два Миллер открывал рот, точно собираясь заговорить, но не нашелся. Наконец он заговорил:

— Вот что я сделаю… В ваших замечаниях, сударыня, есть доля правды… Браун тяжело работал, и, быть может, заслужил отдыха. Конечно, он имеет право выбора. Так вот, мы и предоставим все ему самому, — как он сделает, так и будет. Вы, господа, оставайтесь сидеть здесь, я распрощаюсь и пойду, как будто гулять… Если Браун захочет остаться — он останется, если он захочет пойти со мной — пусть идет. Я его не буду звать с собой, а вы его не удерживайте.

Он с внезапно вспыхнувшим подозрением посмотрел на Мэдж и добавил:

— Только чтобы все было справедливо. Не уговаривайте его за моей спиной!

— Мы поступим справедливо, — начала было Мэдж, но Миллер прервал ее уверения.

— Я знаю женщин, — заявил он, — сердце у них мягкое, как только затронешь, так они что угодно сделают. Прошу прощения, сударыня, это я просто замечание сделал о женщинах вообще.

— Не знаю, как вас благодарить, — дрожащим голосом сказала Мэдж.

— Вам не за что благодарить меня, — ответил он, — ведь Браун еще ничего не решил. Вы ничего не будете иметь против того, что я пойду медленно. Это будет простая справедливость, потому что за сто ярдов[4] отсюда меня уже не будет видно.

Мэдж согласилась на это.

— Даю вам слово, что мы ничего не сделаем, чтобы повлиять на него, — добавила она.

— Ну, пора мне отправляться, — сказал Миллер обыкновенным тоном человека, который собирается уходить.

При этом перемене голоса Волк быстро поднял голову и еще быстрее вскочил на ноги, когда увидел, что мужчина и женщина пожимают друг другу руки. Он встал на задние лапы, опираясь передними о талию Мэдж и в то же самое время облизывая руки Миллера. Когда Миллер пожимал руку Вальта, Волк повторил свою уловку, прижавшись к Вальту, и лизнул руки обоих мужчин.

— Это не особенно приятно, скажу я вам, — были последние слова Миллера, когда он отвернулся и медленно зашагал по дороге.

Волк смотрел вслед удалявшемуся хозяину; он был полон напряженного ожидания, как будто ждал, что человек обернется и пойдет назад…

Волк смотрел ему вслед, пока он отошел метров на восемь; весь он был полон напряженного ожидания, как будто ждал, что человек обернется и пойдет назад. Затем, тихо и быстро взвизгнув, Волк понесся вслед за ним, догнал его и нерешительно, но ласково схватил зубами его руку, стараясь удержать его на месте.

Ему это не удалось, и он побежал назад к Ирвину; схватив в зубы рукав его сюртука, он тщетно тянул его по направлению к удалявшемуся человеку.

Тревога Волка все возрастала. Ему хотелось быть сразу в двух местах, хотелось быть и со старым и с новым хозяином, расстояние между которыми все увеличивалось. Он беспокойно метался, делая короткие быстрые прыжки то к одному, то к другому, охваченный мучительной нерешительностью. Не понимая своих собственных чувств, он точно стремился к обоим сразу, не зная, кого выбрать, и тихо, отрывисто визжа.

Потом он вдруг уселся на задние лапы, подняв морду вверх; пасть его то закрывалась, то открывалась, каждый раз все шире, горло перехватила судорога. И он вдруг испустил низкую, глухую ноту. Все это обыкновенно предшествовало волчьему вою, но когда звук уже готов был вырваться из горла, широко раскрытая пасть закрылась, судороги прекратились, и он устремил долгий пристальный взгляд вслед уходившему человеку. Потом он вдруг повернул голову и через плечо стал так же пристально глядеть на Вальта. Его немая мольба осталась без ответа. Ни слова, ни звука ниоткуда, никакого намека или указания на то, как ему следовало поступить.