Собачий царь

Иногда подвозил разинь, забывали в машине зонты, косметички, фотоаппараты, записные книжки, зажигалки и стеклянные бусы. Ох, не доверял Водило оброненному. Он находки неохотно осматривал, морщился, будто от боли зубной, и в багажник швырял. Так вещица чужая по городу и каталась, и болталась, сирота. Темно в багажнике и сухо, хорошо там чужое проветривать, друг об дружку незнакомое обстукивать, чтобы освободились вещи от прежней жизни и хозяев старых позабыли. Не спешил Вадим вносить случайное к себе домой, очень не хотел он посторонних неприятностей, добра незнакомого не искал, зла нечаянного опасался. Потому что долго помнят люди оброненное и нашедшего их утварь не прощают.

Смолоду остерегался Водило, как бы попутчики ему беду не оставили, хворь привязчивую не подкинули, участь худую не подбросили. Говорила не раз Вадиму матушка, пока жива была: «От удачи злой как избавиться? Лучше её кому-нибудь подослать, а самому убежать. Но на открытом месте беда не остаётся, вослед несётся, хозяина догоняет, нагоняй затевает, сама как сажа бела, ещё злей, чем была. А вот дождливым вечером, когда фонари слепые стоят, а зрячие еле-еле чадят, самое время от беды отказываться, от злой удачи отвязываться, горе горбатое с плеч стряхивать, Недайбога от себя отлучать. Не сыщешь для этого лучшего места, чем чужое авто. Поэтому, сынок, тёмных личностей на дороге остерегайся. А ещё знай, долго ли, коротко ли проездишь по городу, обязательно однажды попадётся тебе на большой дороге чаровница: глаза чёрные, кусачие, как хорьки, по клетке мечутся. Сама печальная, сразу хочется её обогреть, защитить, хоть до края света отвезти. Впустишь её в машину, обогреешь чёрную лебедицу, разговор душевный заведёшь, на чай позовёшь, баньку растопишь, в кроватку положишь, полюбишь, расцелуешь, к сердцу прижмёшь, к сраму пришьёшь, своей назовёшь. Только помни, сынок: если у девицы глазки-хорьки кусачие, как сажа чёрные волосы, значит, мысли в ней злющие, а мечты как голодные осы. Если с длинными когтями у ней рука, значит, наверняка в сердце обиды какие-то давние и печали, как в банке, сдавлены. Захочешь её обогреть, чёрного котёнка обелить, завоевать, захомутать, к дому привязать. Только чёрная девица на улицу стремится, на волю глядит, неохота ей в горнице сидеть, скучно ей на кухоньке крутиться, хочет вечерком погулять, ночкой тёмной в ступе полетать. Станешь лебедицу отговаривать, дорогими подарками одаривать, розами-цветами подкупать, камешками-тряпочками осыпать. Только чёрная девица, дикая лебедица, не подкупается, не приручается. Станешь ты, милок, горевать, от тоски лысеть да усыхать. Станешь на неё покрикивать, двери на щеколды запирать, форточки да ставенки затворять. Всё равно улетит чёрная девица от тебя навсегда, не узнаешь, куда. Останутся от неё в доме гребёнка, зубная щётка, заколка, чоботы на молнии, поясок, часики или кольцо. Так-то злая удача оставляется, так беда чужая приручается. А ты побрякушками этими не дорожи, на память их не храни. Тремя алыми лентами перевяжи, на четыре дня в шкафу запри-замкни, вечером буднего дня через левое плечо брось вниз по реке. Вот и уплывёт ничейное горе в море».

Улыбался Водило Вадим матушкиной сказке, головой кивал, для виду соглашался. А про себя думал: «В такую беду – не попаду. А если встретится на большой дороге чаровница, как-нибудь её проведу, уму-разуму научу, когти поостригу, жало пооборву, как приручить – пойму, чем привязать – найду». Не боялся он чёрных девиц, не пугался красавиц с бегающими глазами, но всё же оброненное недолюбливал, остерегаясь, как бы попутчики ненароком беду свою не оставили, участь худую не подбросили.

А Лай Лаича Брехуна видел Вадим всего один раз. Встретились они по чистой случайности в ливень великий и разбежались каждый в свою сторону. У Брехуна память на лица такая, словно его каждый встречный занозит. Даже рожи случайных прохожих, что друг на друга похожи, с лёту различает: где видел, что сказали, как скривились, о чём смолчали. И Водилу Вадима с того самого ливня Собачий царь заприметил.