Собачий царь

Частенько с тех пор сидел Башляй в одиночку на кухне, подолгу в окошко заглядывал. Тянул у подъезда пиво, за облаками следил в раздумье, затылок чесал, ус крутил. Ходил к валунам прибрежным, следил сквозь туман за далью озёрной, бросал в свинцовую воду камни-блинчики и чего-то в себе варил. Ведь не зря говорят: не на службе Брехун у Дайбога и Недайбога, а собачий заступник – сам по себе. Путь в исподнюю страну он людям указывает, напрямик знакомит каждого с самим собой. Всех, кто звал его, выводит Собачий царь на чистую воду. Без смущения и без жалости обнажает нутро тем, кто век по земле скитались, много знаний разношёрстных усвоили, да вот только себя не разведали. И то правда: потаённых умыслов своих не дознаешься, тайных чаяний не раскусишь и мечтаний сокровенных не выразишь без участия Брехуна-царя. А иной, узнав себя, пугается. А другой, узнав себя, больше сжиться с таким не умеет. Бледнеет и мутнеет такой человек, лицом опадает, глазами пустеет, телом убывает, тенью становится. А потом, нежданно-негаданно, пропадает без вести, исчезает без следа средь бела дня. И никто его, ни живого ни мёртвого, в человеческом привычном обличии с той поры не сумеет найти.

Пошёл день на убыль. Синица зиму вещала. Лужи слюдяными зеркалами затягивались. Потемнела вода озёрная, стала в небе студёном отражаться. И остекленела земля. Написал Башляй в записке: «Прости, Зина! Отпусти, избавь от лишних слёз!» Рванулся быстрым шагом к площади привокзальной, воротник приподняв, шею в плечи вжав, будто надеясь от ненужных соглядатаев укрыться. А лицо у него в тот день совсем посерело и опало, будто из гранита его выдолбили, так что не всякий бы признал. На остановке безлюдной нетерпеливо дожидался автобуса, чтоб доехать в райцентр, а оттуда на скором поезде – в краснощёкую и разудалую Москву. Сновал Башляй на остановке из стороны в сторону, будто хорь, в клетку загнанный. От знакомых отворачивался, взглядов вопросительных избегал, делая вид, что расписание изучает. На ступеньку автобуса шагнул он. Смял в кулаке сторублёвку. Обернуться хотелось, насквозь прожигала шкуру человечью горечь непосильная, боль предотъездная. Ну да кое-как себя пересилил, советы Лай Лаича припомнил, чемодан на вторую ступеньку поставил. И тут его схватили за рукав.