Собачья смерть

Удар усугубился еще и своей резкостью. Обычно ведь гормональное угасание растягивается на долгие годы. Мой коллега, который несколькими годами старше, однажды, разоткровенничавшись, стал рассказывать, что в тридцать лет его организм требовал «разрядки» каждый день, в сорок пять хватало уже трех-четырех раз в неделю, в шестьдесят — одного, а потом позывы вовсе прекратились. «Это похоже на постепенное затухание колебаний маятника, всё очень плавно и естественно», — сказал он. Меня же будто взяли и оскопили. «Про это забудьте, — велел мой кардиолог. — А впрочем вам и не захочется».

И это первое, за что я уцепился. Бессексуальность старости менее унизительна и досадна, чем импотенция более раннего возраста. Потому что импотент хочет, но не может, а ты и не хочешь.

Второе, что облегчило мои терзания, это Тинино спокойствие. Она никогда не отличалась чувственностью и, кажется, не ощущает себя особенно ущемленной. Ей нравится засыпать в моих объятьях, на ходу полуобнимать меня или целовать, но это ведь никуда не делось. Хотя вообще-то, конечно, жениться следует на ровесницах, которые проходят через те же этапы гормональной эволюции, что и ты. Тогда обоим затухание чувственности дается легче.

Потом, когда первое потрясение прошло, в новом состоянии открылись и преимущества. Перестав быть самцом, я стал не меньше, чем был, а больше. Это меня не обеднило, а обогатило. Например, я иначе теперь вижу сотрудниц и вообще женщин. Перестал бессознательно регистрировать, красивые они или нет, да какая у них грудь, да стройны ли ноги и прочие несущественности. Автоматический мужской фильтр в глазах отключился, и я вижу в человеке главное: умный или глупый, добрый или злой, честный или лживый.

А еще я будто освободился от некоей зависимости — вроде никотиновой или алкогольной. Заходя вперед скажу, что «освобождение» — ключевое слово в науке старости. Ты постепенно освобождаешься от самых разных зависимостей, казалось, прилипших к тебе навечно. И в конце концов приходит окончательное освобождение — от жизни. Это и есть правильная смерть.

2. Болезни

Конечно, встречаются совершенно здоровые старики, но это скорее исключение. Разве что человек прожил всю жизнь на природе, где-нибудь в тайге или в горах, занимаясь ясным, полезным и не слишком изнурительным физическим трудом. Однако подавляющее большинство входят в завершающий этап жизни с двойным грузом: и старения, и накопившихся болезней, причем последние ускоряют и осложняют естественные геронтопроцессы.

Не являюсь исключением и я. Помимо кардио-проблемы, у меня наличествует весь традиционный букет мужчины на восьмом десятке: и простатит, и констипация, и артрит. Каждый из этих недугов чертовски неприятен, унизителен и депрессивен. До тех пор, пока не изменишь к ним отношения.

Здесь на помощь мне пришел Кант, которого болячки одолевали всю жизнь, с молодого возраста. Он дает мудрый совет: вылечить всё, что поддается лечению, а что не поддается — считать здоровьем. Так я себя и настроил.

Мало ли, как я ощущал себя в тридцать или сорок лет. Того Антона Клобукова больше нет. Для нынешнего Антона Марковича совершенно нормально, просыпаясь утром, прислушиваться к собственному состоянию, часто наведываться в уборную по одной физиологической потребности и очень редко по другой, ощущать деревянность суставов и носить с собой таблеточницу с шестью отделениями.

Точно так же в рутину у меня вошли регулярные визиты к коллеге Шварцману, механику-ремонтнику моего поизносившегося тела. Всё это нормально, иначе не бывает.

Главная проблема, кардиологическая, насколько возможно купирована, а то, что мой мотор теперь работает в половину прежней силы, чихает и иногда грозится заглохнуть, так это такая модель, другой не будет. Прочие же, более мелкие докуки я решил презирать. Если какая-то обостряется, на то, во-первых, есть лекарства, а во-вторых, при моем нынешнем режиме работы, когда нет операций, я всегда могу остаться дома и полежать на диване с книгой.

Разумеется, в этом вопросе мне легче, чем другим, потому что как медик я имею доступ к лучшим специалистам, но главное средство защиты — психологическое. Здесь же ответ на вопрос: что́ дает мне болезнь, зачем она?

Как всякое осложняющее жизнь событие, болезнь — испытание, схватка, в которой ты можешь или потерпеть поражение, или одержать победу. Я отказываюсь унывать и пугаться из-за своего хвороватого организма. Как писал Лев Толстой по другому поводу, «он пугает, а мне не страшно». В результате сегодня я чувствую себя физически слабее, но нравственно сильнее, чем раньше. Я подвергся агрессии со стороны судьбы и выстоял. Записываю это себе в плюс. Тут есть чем гордиться.

В болезненности старческого возраста содержится и еще одно благо. Оно звучит жутковато, а всё же на завершающем этапе это очень нужное и даже необходимое приобретение, без которого счастливая старость совершенно невозможна. Чем тяжелее и утомительнее ты болеешь, тем легче думать о том, что смерть уже близка.