Собачья смерть

То же и с культурой. Та, которую я ценил и любил, сброшена с корабля современности. А та, что пришла ей на замену и вызывает восхищение у нового поколения, кажется мне дребеденью. Я, например, честно пытался проникнуться музыкальными вкусами нашей институтской молодежи. Они устроили для меня целый ликбез с использованием магнитофонных записей. Я старательно прослушал и ансамбль «Жуки», и ансамбль «Катящиеся камни». Форсированное использование барабанов и завывание электрических гитар меня утомили. Тексты показались постыдно примитивными. Ну что это за стихи: «Love, love me do. You know I love you». Как будто не было ни Бёрнса, ни Сто тридцатого сонета. И это постоянное косноязычное «йеа» да «уоу»!

Однако, памятуя ювеналову ворчливость, я вежливо кивал и соглашался, что это свежо и необычайно интересно.

Я думаю, что в старческом отрыве от современных вкусов и интересов есть великий и милосердный смысл. Нам ни в коем случае нельзя «задрав штаны бежать за комсомолом». Пусть бежит сам по себе, а мы останемся на месте, со своим собственным временем, своими пристрастиями и воспоминаниями, с дорогими сердцу покойниками. Нам не должно быть жалко уплывающего корабля. Мы с него уже сошли в своем порту, а следующий пункт плавания нам не нужен и не интересен. Он чужой, и мы там чужие.

Не жаль расставаться — вот правильное настроение последней стадии жизни. А если и жаль, то не очень.

7. Утрата статуса

«Это бес сильненький», как говорит не помню по какому поводу персонаж Алексея Толстого. Потеря значимости в собственных глазах и глазах окружающих особенно тяжело бьет по тем, кто достиг социального успеха, некоего высокого (или даже не очень высокого, но все же повышающего самооценку) положения.

Старея, мы выходим в тираж. Дело не только в социальном статусе. Многие из нас перестают быть важны и интересны даже собственным детям. Они любят родителей, но относятся к их суждениям без былой внимательности, в лучшем случае снисходительно.

Возможно ли пережить без горького чувства разжалование из хозяина жизни или хотя бы главы семьи в отставной козы барабанщика?

Для наглядности опять рассмотрю собственный пример. Вот я уже не светило анестезиологии, ко мне не записываются в очередь на операции, как прежде. Через два, три, много четыре года я перестану быть замдиректора и заведующим АЦ. Телефон замолчит, перестанут поступать приглашения. В глазах медицинского сообщества, да и шире, общества, я стану никто, прошлогодний снег.

Что ж, скажу я на это. Есть время разбрасывать камни и время собирать их. Есть возраст экспансии и возраст импансии, когда ты концентрируешься и сосредотачиваешься на себе. Не рассеиваешься, не разбрасываешься, а оглядываешься, осмысляешь, беседуешь с собой о самом главном: о том, как ты прожил свою жизнь и как будешь с нею расставаться. Зверь ведь тоже, чуя близкий конец, уходит из стаи. Вот ты, вот твое прошлое, вот твой конец.

Это не утрата статуса. Это замена иллюзорного статуса на подлинный: из человека, которого кто-то чем-то считал, ты превращаешься в самое себя, становишься равен себе. Великое превращение.

8. Обузность

Речь о том, что мучает людей, обладающих чувством собственного достоинства, больше всего: о вынужденной зависимости от окружающих, которая неминуемо наступает, если ты заживаешься на свете. Об утрате самостоятельности и независимости — в повседневном, бытовом смысле.

Я знаю некоторое количество людей, из самых лучших, которые, тяжело болея в старости, совершили самоубийство, чтобы не становиться обузой для близких или чтобы не провести остаток дней в унижении. Один, академик N. (не буду писать фамилию, поскольку семья захотела скрыть факт суицида), оставил жене записку: «Я бы всё вытерпел, если бы была хоть какая-то надежда, а так зачем же попусту мучить себя и тебя?».

Это утверждение только кажется логичным и даже благородным. Оба мои родители самоубийцы, поэтому я с ранних лет много размышлял о феномене добровольной смерти. В конце концов я пришел к выводу, что самоубийство допустимо, когда оно проявление силы, и заслуживает осуждения, когда продиктовано слабостью. Если бы отец прошел мучительный путь умирания до естественного конца, у матери было бы время принять неминуемое и она не последовала бы за ним, а осталась бы жива, осталась бы со мной.

N. сделал проще для себя, но он жестоко оскорбил свою жену — тем, что решил за нее, обременяет он ее своей немощью или нет. На похоронах она больше всего мучилась именно этим. И просила нас, немногих посвященных, молчать о самоубийстве, потому что — ее слова — «мне это стыдно».