Смерти.net

Жизнь после утраты – и сейчас я действительно говорю про жизнь – похожа на потерю не то чтобы руки, но возможности делать этой рукой что-либо еще, кроме бесконечного, мучительного нашаривания уже оборванной коммуникации в бездне. И если в нашем нынешнем мире жизнь после утраты стала окончательно чем-то другим, я все-таки помню времена, когда терялось все и сразу и от человека оставалась только память. И даже ты – и даже ты – не является ли данный мой текст тебе лишь безнадежным способом наращивания этой деготной черной руки куда-то в не исследованную еще глубину? Смерть – это не навсегда, но это не отменяет существования «навсегда».

– А я не помню, – сказал С. – Но прикольно, что про это все спрашивают. Помню, как меня машина сбила – причем подробно, но лучше не буду рассказывать, ты такая счастливая, такой и оставайся. А потом вот старичок мой меня как-то нашел – объяснил, что мы все типа умерли уже, – и позвал к себе играть. А как я откажусь – я ж у него и начинал.

– А ты тут давно? – спросила я.

– Да не очень, – ответил он. – С месяц, может, здесь играю. Интересно, что мой брат тут тоже с месяц.

– М-м, – сказала я. – Брат. Ясно. И как тебе тут? Нравится?

– Слушай, пока не разобрался, тут есть какая-то херня в этом всем. Я, например, раньше ко всем так по привычке обращался: эй, старушка! С девчонками, ну, понимаешь. А тут все реально старички и старушки! Ну, не все, да. Но многие из тех, кого я знал. Брат ваще дед стал. Смеюсь над ним все время. Бровищи седые, как у медведя!

– У тебя тут вся семья? – в ужасе спросила я.

– Да, – обрадовался С. – Я и в жизни в этом смысле был удачливый, и теперь вот. Тут мама, брат, куча друзей детства, подруги, бывших девушек дофига – некоторые, правда, бабульки, но некоторые очень даже ничего! Как будто умер и в рай попал – все ребята хорошие здесь! Может, и Джон Колтрейн с Майлзом Дэвисом здесь, но я не понимаю пока, как это работает и как их найти.

– И фанаты вот этой твоей музыки тоже здесь, да? – в продолжающемся ужасе расспрашивала я.

Он кивнул. От него исходило сияние, и я никогда не видела людей красивее и совершеннее.

Я трясущимися пальцами открыла сумочку и вытянула оттуда салфетку кончиками пальцев, как будто это длинное и одномерное плоское насекомое. Оторвала от нее крошечный кусочек.

– Открой рот.

Он послушно, уже понимая, что я буду делать, открыл рот, и я вложила туда белый бумажный цветок, будто облатку.

Он зажмурился, его затрясло. Подошел наш приятель и сказал, что уже давно пора на сцену играть второй сет, после чего укоризненно посмотрел на меня (я все еще держала в руке салфеточку).

– Так, старушка, – сказал С., открыв глаза. – Это было круто. Все, что я сейчас буду играть, – специально для тебя.

Вот оно что. Вот оно что.

– Разобрались? – тихо спросил наш приятель, куда-то скосив глаза.

Обернувшись, я увидела, что рядом уже сидит А.

– Я тебя не заметила. – Я страшно заволновалась и ощутила, как внутри громыхает будто существующее сердце. – Просто тут. О боже. А я уже выпила сколько. Посчитай мне. Как ты?

А. посмотрел на меня с триумфом.

– Теперь ты тоже это понимаешь. – сказал он. – Понимаешь, как оно, да? Когда оно вот так, в них невозможно не влюбиться.

* * *

Сейчас я попробую объяснить тебе (мы условились на трех постукиваниях? тот полтергейст, по поводу которого ты так переживала в 1991 году – это безумие или объективная реальность? теперь ты понимаешь, что это был мой ответный стук? просто отправить его назад я могу лишь в то время, где подобные выходки вещей были актуальной повесткой дня и все еще воспринимались как транзиция между безумием, речью и растерянностью), что именно я чувствовала, пока наш громкий ангел играл второй сет, составленный уже не из кавер-версий забытых спиричуэлс, но из собственных песен.

Музыка, которую он исполнял, была идеальна. Но в его исполнении мне чудилась некая фальшь. Она вытекала, как кровь из надрезанного горла (откуда снова это горло?), из идеальности – слишком мило, думала я, слишком гладко, слишком стеклянный шарик, слишком катышек сливочного камушка под языком-страдальцем. В те времена, куда я пытаюсь направить свою раздувшуюся, распухшую телеграмму-утопленницу, ты наверняка припоминаешь себя на подобных концертах, где все так хорошо и волшебно, что ты не столько воспринимаешь музыку, сколько будто читаешь чей-то текст о том, как все было хорошо и волшебно. При этом понимаешь, что текст об этом должен быть иным.

Эта музыка звучала так, словно С. задался целью как минимум воскресить всех, кто его на нее вдохновил, – только вот фактом своего идеального, безошибочного звучания она навсегда отменяла их воскрешение, делая его ненужным, необязательным. Без них она тоже существовала и была возможна, провозглашал С., и мне казалось, что он сам чувствует растерянность.